«Мы сурового времени дети…»

«Как просто всё потерять. Как просто, как просто, как просто…». «Как сложно жить, всё потеряв. Как сложно, как сложно, как сложно». Почему-то, сокрушаясь о своём бедственном положении, он мысленно стал напевать какую-то простую мелодию. Он не мог бы ответить, где слышал этот мотив, а возможно, он придумался его воспалённым мозгом.
Он только теперь понял, что его просто втянуло в круговорот последних событий, которые разворачиваются на улицах его города и участником которых он тоже станет. Теперь уже непременно. Пути назад нет, мосты сожжены. Он развернул уже подсохший плакат, наклеенный на кусок лёгкого пластика: «Требую работу». Ему вдруг стало зябко, волна дрожи прошла по спине. Захотелось погреться, возникло желание затопить камин, но встряхнув уставшей головой, он ясно представил себе окружавшую его объективность: камина не было в этом доме. Камин остался в том, другом доме, в той, другой жизни. Перед ним зиял своей чёрной пропастью экран выключенного телевизора. Потупленный, расплывающийся взор в никуда, почему-то расширял его иногда до невероятных размеров, теряя чёткие очертания, потом вдруг, поменявшийся фокус зрения ставил телевизор на привычное место. Почему-то вспомнился квадрат Малевича. Сколько споров вокруг простейшей геометрической фигуры, заретушированной в чёрное. Почему, думал Ганай, вот этот чёрный параллелепипед так притягивает, почему невозможно оторвать глаз, почему он то увеличивается до размеров Вселенной, то вдруг обретает свои привычные границы, а то и совсем исчезает? Ему вдруг стало казаться, что он близок к разрешению ещё одного феномена – притяжения взора, погрузившегося в размышления человека, чёрным прямоугольником, который, возможно имеет такую же магическую силу, как и огонь, как вода, на которые, как утверждают, можно смотреть вечно. «Может быть, действительно «что-то есть» магическое в квадрате Малевича?» – становился он на сторону воображаемых оппонентов. Чёрный квадрат. Чёрный… самая лаконичная, самая строгая, самая печальная краска. Краска конца, краска предела, краска смерти. Так думал Ганай, не отводя взгляда от чёрного квадрата. Белый цвет – цвет начала, рождения, он яркой вспышкой врывается, когда младенец впервые открывает глаза; чёрный цвет – цвет конца, он навсегда воцаряется с последним вздохом человека. Между белым и чёрным всегда должен быть цветной слой – собственно жизнь. Недавно стало известно, что Малевич не просто нарисовал чёрный квадрат. Под чёрной краской учёные нашли слои цветных красок: чёрный цвет укрыл картину, видевшую свет. От белого (грунтовки) до чёрного – целая палитра красок, целая жизнь! Вот она разгадка чёрного квадрата на белом фоне… Так думал Ганай.
Время перевалило за полночь. Он хотел до боли в висках, чтобы жизнь каким-то образом устроилась если не сейчас, сегодня, то хотя бы в обозримом будущем. Какая сила должна была бы сдвинуть эти тектонические плиты, эти горы каких-то проблем, неразрешимых задач, чтобы, наконец, очистилось пространство вокруг, чтобы дышать стало легче. Настойчивый внутренний голос требовал от него каких-то решительных действий, но что он мог противопоставить этой «государственной машине», этому «обрушившемуся враз кризису», после которого в страну хлынули беженцы из восточных стран в Европу, а оттуда уже и в Канаду. Из его страны – из Сирии тоже бежали. Не менее сотни сирийцев появилось и в его городе. Сейчас, погрузившись в глубокие раздумья, он вспоминал лица тех земляков, которым он помогал, как волонтёр. Он помогал составлять документы, прошения на английском языке, переводил паспорта, справки, документы. Потом люди устраивались на работу. В основном разнорабочими, рабочими на фермы, полотёрами… Они нанимались на самые тяжёлую и не престижную работу, от которой, обычно отказывались канадцы. Теперь сам, лишившись работы, горько ухмыльнулся: он даже такую работу найти не может, потому, что в первую очередь нужно обеспечить беженцев. Такая горькая правда жизни – жестокая и беспощадная.
Он ждал телефонного звонка. Вернее он его ждал не в том смысле – зазвонит или нет, ибо телефон всё равно должен прозвенеть. Майкл не тот человек, чтобы не выполнить своего обещания. Протестный митинг состоится при любых условиях и при любой погоде. Именно так выразился Майкл.
И снова чёрный квадрат…
Ганаю хотелось непременно дождаться того момента, когда начнёт возрождаться цветной слой. Глаза невольно закрылись, и он начал погружаться в непрочный сон.

***

Весёлая толпа молодых, задорных людей вваливается в его комнату, где он живёт со своей молодой женой уже третий день. Большая отдельная комната в семейном общежитии, выделенная ему, студенту Московского Государственного Университета из далёкой Сирии. Он понимал, такая непомерная роскошь для простого студента советского вуза, воспринималась на уровне фантастики. Для одинокого студента об отдельной комнате можно было и не мечтать. А вот для тех, кто обзаводился семьёй, полагалось вот такое отдельное жильё, пусть и с туалетом и душем, которые приходилось делить с соседями, живущими через стенку. Тогда его поразило такое, как он тогда считал гениальное решение «блокового» общежития: три комнаты и один санузел. Толпа ввалилась после короткого стука и его громкого «войдите!».
«С новосельем! – кричали друзья, – «С новосельем!». Он поймал растерянный взгляд жены, так и говоривший: «нам нечем угощать гостей, мы все деньги потратили на холодильник и посуду, нам нечего поставить на стол». «Не беспокойтесь, друзья, мы всё понимаем, а поэтому у нас всё с собой!» – будто прочитали мысли жены, кричали гости. Словно по волшебству через мгновение на столе появились пирожки, плавленые сырки, булочки, конфеты, яблоки, несколько бутылок шампанского, лимонад, горка конфет «Алёнушка» – его любимые конфеты. Любимые от того, что его Лена тоже Алёнушка, и она так похожа на девочку на обёртке. Лена достала из новой упаковки гладкие тонкостенные стаканы. Началось пиршество, какого Ганай не знал ни до того, ни после. Эти русские ненормальные, они могут устроить праздник вот так на ровном месте, просто так; просто потому, что хотят украсить чью-то жизнь. Просто так. Потому, что знали, как иногда тосковал их товарищ по дому, по своей родной Сирии.
«Просто так. Просто так. Просто так», – начал напевать Ганай и очнулся. Какое просто волшебное тепло исходит от этих рук. Ганай правой ладонью накрыл левую руку Алёнушки, левой ладонью – правую. Её руки мягко лежали на его плечах. Она молчала, стоя за спинкой кресла. Она боялась вспугнуть тишину, ей казалось, что даже тихий голос сейчас буде звучать грубо и неуместно. А он тихо, мысленно благодарил свою любимую за чуткость и понимание. И он, и она смотрели на телефон. Он должен был уже зазвенеть, но он молчал. Такая тишина встречается редко. От такой тишину могут разорваться перепонки, такая тишина может поглотить человека, затянуть, как в бездну. Чёрный экран айфона зловеще молчал. Молчал этот небольшой по площади прямо-
угольник, превратившийся в маленький чёрный квадратик.
Когда подошла жена, Ганай не заметил. Значит, он спал, значит, ему приснился этот, как ему показалось, короткий, но яркий сон? Или может он грезил. Ему нравилось это русское слово. Он помнит, как друзья чуть не хором и в разнобой объясняли значение эго странного слова. Грезить, значит пребывать в состоянии какого-то изменённого состояния, пребывать в волшебном, фантастическом прошлом или будущем. Так он тогда понял. Так я грезил?
– Я грезил, – вдруг сказал он на русском.
– О чём?
– Помнишь нашу комнату в общежитии? Помнишь, как ворвались наши друзья?
– Да, я тогда растерялась. У нас же нечем было их угостить.
– Вы русские странные. Вас никто в мире не поймёт. Они пришли нас поздравлять, сами же принесли еду и шампанское, устроили праздник и нам и себе. Я часто вспоминаю тот вечер. Странные…
– Ничего странного. Русские говорят: душа требует веселья.
– Я знаю, слышал. Но можно было повеселиться самим.
– Нет, нельзя быть счастливым, когда рядом несчастные. Нельзя быть весёлым, когда рядом грусть. А они знали, что нам было нелегко.
– Да, это по-русски. Я знаю. Совесть... У русских есть совесть. Во многих языках нет точного перевода одним… – Ганай замялся.
– Одним эквивалентным словом?
– Да, эквивалентным. Но человеку с совестью трудно добиться успеха, стать богатым. Ведь добиваются успеха обычно в конкурентной борьбе, а в борьбе, как известно иногда пренебрегают правилами, а уж тем более не руководствуются совестью.
– Да путь к богатству не всегда праведен.
– Ты имеешь ввиду – не всегда честный?
– Да, я имела ввиду – не всегда честный, но праведный – это больше, чем честный.
– Русский язык загадочный.
– Да, мой милый, как и русская душа.
– Я знаю…
– Молчит? – она кивнула на телефон.
– Молчит. Я разослал десятки резюме. Молчок. Даже Майкл молчит. Мне стыдно перед тобой, мне стыдно за то, что мы вынуждены были продать свой дом за долги, и теперь ютиться в этой лачуге.
– Ты не виноват, кризис…
– Это только предлог. Как только компанию возглавил американец, все замерли в ожидании чего-то плохого. Я помню все только и судачили о предстоящих чистках. Но почему уволили именно меня? Я же тянул весь отдел, я рабочая лошадка, мне казалось, что без меня сложно обойтись… что я сделал не так? Что? – Ганай запнулся, ком подкатил к горлу, голос дрогнул.
– Не казни себя – кризис, – повторила жена.
– Не успокаивай меня, я знаю, что где-то прокололся. Так просто не сокращают квалифицированного работника. Я пытаюсь найти ошибку, которую допустил…
– Не было ошибки… Кризис…
– Это не кризис… Должна быть ошибка, должна, но я не могу её найти!!! – повысил голос Ганай.
– Это кризис…
– Нет, тут что-то другое…
– Я волнуюсь… Этот митинг, на который тебя зовёт Майкл… Не нравится мне это.
– Я тоже тревожусь. Всё кажется: может организаторы отменят эти протесты…
– Не отменят, ты же знаешь Майкла. Он одержим…
Тепло испарилось, плечи окатила прохлада. Он остался один, погружаясь в полузабытьё. Мягкие неторопливые шаги жены незаметно растворились в тишине, глаза закрылись.

II

После окончания университета он боялся лететь в Сибирь. Столько разных кривотолков ходило вокруг этого сурового края: и морозы за пятьдесят, и метели такие, что люди по верёвочкам ходят, и медведи прямо на месторождения наведываются, и болота там непролазные; а летом комары густыми тучами летают, гулом своим ревущие моторы заглушают… Вот как его отговаривали не соглашаться. Но Ганай решился на авантюру, как сам обозначил своё решение. Контракт с канадско-русско-американской компанией ему показался и выгодным и перспективным. Офис располагался в Нижневартовске недалеко от величайшего Самотлорского месторождения. Он помнит, как рассматривал карту, чтобы обладать хоть какими-то знаниями относительно расположения этого почти мистического города в самом центре огромного зелёного пятна в самом центре этой огромной загадочной страны. Но Сибирь оказалась ближе, чем он мог предполагать: три часа глубокого сна, и рано утром с рассветом его уже встречала в аэропорту Нижневартовска весёлая компания. Всё случилось так стремительно, что он и сам не понял, как очутился сначала в офисе, а уже через несколько часов в штабном вагончике на Самотлорском месторождении. Крепкий спирт помог сгладить часовые пояса и разницу в погодных условиях. Из столицы он вылетел ещё осенью, а прилетел в настоящую зиму.
И снова общежитие, и снова вокруг эти русские.
– Так ты человек женатый?
– Женатый. Хотел жену сюда позвать, – отвечал Ганай.
– Нет проблем, мы тебе отдельную комнату выделим.
– В общежитии?
– Пока в общежитии, а через полгода в новую квартиру въедешь. Наш дом сдаётся весной.
Через полгода он уже с женой жил в своей квартире, а ещё через полгода ему, как инженеру со знанием английского языка, поступило предложение продолжить карьеру в канадско-русско-американской фирме – в Канаде. Случилось это совершенно неожиданно. Подошёл как-то друг Мишка, всегда громогласный и шумный, и вдруг тихо, вкрадчиво, чуть ли не зловеще сказал:
– Тебя «генерал» завтра хочет видеть. Вот только что позвонили. Завтра к десяти.
– Не понял…
– Что тут не понятного. На ковёр завтра!
– А зачьем? Почьему? У менья всё в порядке. План по буреню выполняем… – от волнения его южный акцент оттенялся более явно.
– Не знаю. Велено быть, а ты генерала знаешь… Что б был ровно в десять…
– Буду.
Мишка вышел из вагончика. В открытую дверь ворвался рокот натужно ревущего мотора, лязг металла. Дверь закрылась, и вновь стало относительно тихо.

***

Прошло уже немало лет с того времени, как он, молодой инженер с тяжкими думами в десять утра вошёл в деревянную контору, выкрашенную в зелёный цвет. Он медленно поднимался на второй этаж, где располагалось высокое начальство со стороны Советского Союза и Канады. Просторную приёмную они делили, как бы в складчину. Справа стоял стол русской секретарши, слева – канадско-американской. Ганай в замешательстве остановился у порога.
– Вас ждут, – сказала русская.
Часы, которые висели над её столом, показывали десять.
Ганай снял плащ, повесил на вешалку, вошёл в кабинет.
«Генерал» показался Ганаю в этом кабинете, в костюме и ярко красном галстуке совсем нестрогим и не страшным. Он видел своего начальника несколько раз; но то было на месторождении, и каждый раз в связи с какими-то неполадками в бурении. И, конечно, разговор всегда происходил на повышенных тонах, с употреблением крепких русских слов, без которых, как казалось Ганаю, ничего в России не могло сделаться в срок или с должным качеством. Генерал вышел из-за стола, шагнул навстречу.
– Присаживайтесь, Ганай Ахатиб, – улыбаясь произнёс начальник, протягивая руку, – я правильно произнёс ваше имя?
– Здравствуйте, да, правильно.
– Как вы устроились? Как работается?
– Спасибо, мне выделили двухкомнатную квартиру, на участке всё нормально. Бурим…
– Это хорошо. У меня есть к вам предложение.
И «генерал» кратко и по существу пояснил причину вызова Ганая к себе: канадско-американская сторона просила толкового инженера со знанием английского языка в Канаду – в основной офис на работу. Выбор пал на него.

О таком предложении мечтал каждый, ибо зарплата канадских и американских специалистов отличалась от советских – на порядок.
Ганай долго хлопал глазами, не веря в происходящее. Он-то шёл к начальству, как минимум получить взбучку за какие-то просчёты, а их в работе было не мало, хоть и не по его вине, но всё же. Он уже мысленно даже представил себе, о чём буде вестись речь, а тут такой поворот.
– Так, что скажете? Мне нужно дать ответ завтра. Может, хотите встретиться с Биллом, так он через час будет в конторе.
– Нет, спасибо. Мне нужно сначала подумать, посоветоваться.., – сказал тихо Ганай.
– Подумайте, посоветуйтесь с женой, а завтра в это же время жду. Я приглашу Билла. Обсудим детали.
От этой авантюры, как казалось тогда Ганаю, он не отказался. Смущало одно: денег не хватало даже на перелёт к новому назначению.
– Придётся отложить переезд, – сказал он друзьям.
– Почему?
– У меня нет никаких сбережений. Денег не хватает даже на перелёт. Я уж не говорю о том, что надо же с чего-то там начинать… Поработаю ещё год. Мне и опыт нужно приобрести для такой ответственной работы, денег подкопить. Вот тогда и поеду.
– Но через год изменится ситуация. Свято место пусто не бывает.
Ганай тогда не совсем понял о святом месте. Ему доступно растолковали.
– Да, можно и потерять это место, – согласился он.
– Ты долго не думай. Собирайся. Данный тебе шанс нельзя упустить.
Действительно, это был шанс, который упускать не хотелось.

***

Врывается толпа друзей в его скромную квартирку. По-хозяйски нарезают дефицитные на Севере ранней весной огурцы, помидоры, открывают коньяк, шампанское.
– Не передумал – в Канаду?
– Мне дали месяц. Но я не могу сейчас. Через год, может быть.
– Знаем, знаем. Денег нет? Так ведь?
– Да. Заработаю, тогда видно будет.
– Мы пришли не просто так, Ганай. Мы решили сброситься тебе на дорогу. Вот, возьми, – здоровенный Мишка с нечёсаным стогом соломы на голове протягивает пачку денег.
– Я не могу взять…
– Бери. Тебе сейчас нужнее. Заработаешь – вышлешь.
До сих пор он поддерживает связи со старыми друзьями. Только о своём теперешнем положении старается не распространяться. Странные они, эти русские. Странные.

III

Глаза разлепились: уже совсем светло. Чёрный квадрат напротив, чёрный квадратик на столе.
Телефон молчал. Молчал чёрный квадрат экрана телевизора. В квартире стояла удручающая и холодная тишина. Телефон молчал всё утро. Наступил обед. За обедом жена сообщила, что звонила подруга Майкла и сообщила, что митинг начался утром, а Ганаю нужно подключиться в четыре часа пополудни, чтобы с новыми силами продолжить акцию до позднего вечера.
Долгое и томительное ожидание вдруг прервалось пронзительным звонком. Ганай вздрогнул. Прозвенело не менее пяти сигналов, прежде, чем он всё же решился включить телефон.
– Алло! Ганай? – услышал он, как показалось, незнакомый голос. Это был не Майкл.
– Кто это?
– Не узнал, старина? Это Хемилтон. Гарри Хемилтон! – прозвучал звонко голос.
– А-а-а! Хемилтон...
Кого угодно он ожидал услышать только не этого заносчивого сноба.
– Не ожидал?
– Не ожидал.
– А я ведь по делу... Ты по-прежнему без работы?
Образовалась пауза. Ганай не намерен был обсуждать эту тему с кем бы то ни было, тем более с Гарри.
– Ты почему молчишь? У меня есть предложение. Вернее – у моего друга. Его фирма нуждается в таком специалисте, как ты.
Ганай молчал.
– Алло! Алло! Ты меня слышишь?
– Слышу, – придавленным голосом ответил Ганай.
– Так, что скажешь?
– Не знаю...
– Что значит, не знаешь?
– Что за фирма?
– Фирма «Шельф» из США, может, слышал? Они занимаются разработкой добычи нефти из битуминоземных песков. Фирма базируется в Солт-Лейк-Сити, но представитель, начальник проекта, сейчас находится в Калгари. Это мой знакомый, его зовут Билл Харрис. Фирма «Шельф», – повторил Гарри.
Ганай знал эту фирму.
– Добыча нефти из битуминоземных песков – это моя тема. Я когда-то изучал...
– Я знаю, – перебил его Гарри, – поэтому порекомендовал именно тебя.
– Спасибо.
– Да, ладно, старина. Я могу устроить встречу.
Таким нелицемерным и участливым показался Ганаю голос Гарри, что он будто оттаял, его сердце встрепенулось, ощутило приятное тепло. С чего это Гарри позвонил? Ведь раньше он так неприкрыто проявлял своё недоброжелательное отношение к его персоне. Он помнит, как пытался понять причину такого отношения, но не находил. Да, Ганай знал о гомосексуальных наклонностях Гарри, но его это не особо-то волновало. Ганай хотел избавиться от возникшего внутреннего протеста, нарождавшегося внутри, готового помешать поверить в слова Гарри; но сейчас, ещё мгновение назад, находясь в состоянии отчаяния, он хотел верить… Его глаза даже увлажнились. Он пока не знал, что ответить.
– Ты опять молчишь…
– Когда и где? – выдавил Ганай.
– Да хоть сейчас.
Ганай не мог видеть, что в это время Гарри, прикрыв трубку рукой хихикнул, обращаясь к своему другу с кучерявой шевелюрой, выкрашенной в ядовитый канареечный цвет. «Он клюнул, он клюнул!» – радостно изрёк Гарри.
– Прямо сегодня и можешь встретиться. Я сейчас уточню.
Гарри снова закрыл телефон.
– Он готов хоть сейчас! – радостно взвизгнул Гарри, прикрывая трубку.
– Так пусть приезжает, – весело подхватил Роб, обнимая друга.
– Вот кретин! – буркнул Гарри.
– Если тебя устроит, то через час – в офисе. Они арендуют представительские апартаменты в гостинице, сказал Гарри в телефон.
Гарри назвал гостиницу.
– Окей! Гарри! Я буду через час.
– На рецепшене назовёшь номер 1204.
Гарри положил трубку, набрал номер рецепшена.
– К нам приедет гость, прошу вас сопроводить его в наш номер.
Номер, в котором остановились друзья просто покутить, состоял из трёх комнат: кабинет и две спальни. Гарри налил виски себе и своему товарищу. В двери возник толстый человек со светлыми всклокоченными волосами на круглой, как шар голове.
– Виски, Билл? – спросил Гарри.
– О, нет, виски – это банально и, я бы сказал пошло. У меня свой… – и человек с круглым женообразным лицом и крашенными губами, смачно втянул носом белый порошок из свёрнутой желобком листика плотной бумаги.
– Милый, Роб, поднимем наши бокалы, – Гарри поцеловал в ухо своего товарища.
– Мы это хорошо придумали! – захохотал Гарри.
– Это классный розыгрыш! – весело согласился Роб.
– А, кто он этот ваш человек? – спросил Билл.
– Сириец. Представляешь, он люто нетерпим к нам. Его просто воротит от не таких, как он.
– Он всем своим видом показывал нам своё презрение, он совершенно не толерантен.
– Может, он ещё и американский футбол презирает? – спросил Билл грозно.
– Он воспитывался в России. Так что у него очень специфические понятия в вопросах толерантности к гомосексуалистам и, возможно, к американскому футболу.
– Говнюк! Так он из России?
– Он из Сирии, но учился в России. Он говорит с очень смешным и ужасным акцентом.
Гарри попытался воспроизвести «ужасный акцент». Все расхохотались. Им было весело. Гарри и Роб выпили виски, Билл втянул сначала одной, потом другой ноздрёй белый порошок.
– Билл, надень рубашку, гостя нужно встретить при параде.

***

Тихо вошла жена, неслышно ступая, встала позади кресла, положила теплые ладони на плечи. Не проронив ни слова, она стояла за спиной, думая о своём, но мысли у мужа и жены не могли уйти в разбег далеко, они бродили где-то рядом, переплетаясь, как и руки. Ганай своими руками, скрестив на груди, накрыл её руки.
– Звонил Гаррри Хемилтон…
– Что ему нужно? – тревожно спросила жена.
– Предлагает встретиться с представителем фирмы «Шельф». Они занимаются разработкой добычи нефти из битуминоземных песков. Им нужен квалифицированный инженер. Я когда-то занимался этой темой.
– Ты веришь ему?
– Тип он скользкий, но у меня нет другого выхода… В моём состоянии… я вынужден верить.
– Хочешь попытаться?
– Попытаюсь…
Ганай вдруг улыбнулся, повернувшись лицом к жене.
– Я вспомнил нашу юность в России, особенно там в Сибири. Недавний телефонный разговор с Мишкой разбередил воспоминания.
– Да, я тоже часто вспоминаю то время. Тогда мы были молодые, дерзкие и более, что ли решительные. Да, Мишка, молодец. Начальником, говорит, стал большим.
– Он достоин, он настоящий человек, друг… Сколько лет прошло…
– Д-а-а, уже тридцать лет…

IV

Машина, как-то неохотно завелась со второго раза. Ганай уселся за руль, накинул ремень безопасности, долго сидел в раздумьях. Наконец-то вырулил на узкую улочку, а она уже вывела его на широкое оживлённое шоссе. Устроившись в правый ряд, не спеша двинулся в сторону центра города. Пару десятков минут нудной дороги, а там уже и деловой центр. Гостиницу он знал, поэтому никаких волнений, вроде тех, как найти подъезд, не испытывал. От этого спокойствия, видимо и нахлынули воспоминания.
Он вдруг вернулся в своё студенческое юношество, когда, будучи студентом МГУ он частенько спорил со своими однокурсниками-друзьями русскими студентами. Каждый отстаивал своё понятие о справедливости. Теперь с высоты своего жизненного опыта, ему пятидесятилетнему человеку, становится понятным, что чувство справедливости у каждого человека как раз и возникает, исходя из этого самого опыта. Он помнит, как со всем своим юношеским максималистским темпераментом отстаивал свою, как ему тогда казалось единственно верную точку зрения, заключающуюся в том, что справедливость может и должна измеряться материальными параметрами. Например, размером заработной платы, приводя в пример то, что в Советском Союзе заработная плата для медицинских работников, учителей несправедлива, ибо их труд – наиболее востребованный обществом должен оцениваться более справедливо. Приводил примеры, касающиеся его отца – сирийского врача, заработная плата которого в разы «справедливее» советских медиков. Лучше бы он не трогал такую, как оказалось, болезненную тему. Он помнит, с какой яростью набросился на него его друг, отец которого работал хирургом. Он со стеклянными глазами, теряя временами контроль, рассуждал о социальной справедливости, о равенстве, о солидарности. Он помнит, как пытаясь возражать своему другу оппоненту, он приводил аргументы в том направлении, что равенство и солидарность – это понятия действительно социальные, касающиеся общества в целом, а справедливость – она очень персонализирована. Лучше бы он не участвовал тогда в этом диспуте, как называли тогда такие «политические» споры. Все, как один русские студенты обрушились на него с обвинением в «близорукости», «политическом нигилизме», оправдывая не то врачей, не то правительство престижностью профессий, чувством достоинства. Тогда ему хотелось возразить, что и чувство достоинства имеет свою цену, но не решился.

***

Возник чёрный экран телевизора, чёрный квадрат. Он тряхнул головой, инстинктивно нажал на тормоз. Сзади взвизгнули тормоза какой-то машины, заревела сирена автомобильного сигнала. В боковом окне усатый ковбой в широкополой шляпе на внушительном задрипанном фургоне, дребезжа своим разболтанным железом, круто пошёл на обгон. Ковбой, скосив в его сторону злое усатое лицо, что-то кричал, но его не было слышно.
«Нет, – подумал Ганай, чувство достоинства никакого отношения не имеет к материальному благополучию, оно не меряется в долларах. Это чувство выше денег». И тут же готов был поспорить с самим собой. Эти сомнения вконец смутили его. Как сложно сохранять это самое достоинство, когда падаешь вниз, когда чувствуешь на своей спине взгляды осуждения, равнодушия, а ещё больнее ощущать взгляды другого толка – сочувствующие.
Сегодняшнее положение склоняло его, скорее, ко второму варианту, осязаясь своей болезненностью и обречённостью. И могут ли сейчас найтись аргументы, способные переубедить его в обратном.

***

Подходя к стойке рецепшен, Ганай осмотрелся: вокруг блеск, идеальный порядок, кожаные диваны для отдыха гостей, улыбчивые служащие.
– Мне нужно в апартаменты тысяча двести четыре…
– Да, нас предупредили, – ответила улыбчивая девушка.
Наверное, филипинка, подумал Ганай. Девушка громко крикнула: Хосе Асан, проводи господина в апартаменты тысяча двести четыре!
Прытко подбежал черноглазый, смуглый молодой человек на ногах-шарнирах. Он даже, когда остановился перед Ганаем, всё перебирал ногами, топчась на месте.
– Пройдёмте, господин, я провожу вас, – сказал почти женским голосом и с ужасным, как показалось Ганаю акцентом юноша.
Почему-то именно сейчас он подумал о том, что и сам говорит с акцентом, хотя живёт в Канаде уже тридцать лет. Лифт поднял их на двенадцатый этаж.
– Вот апартаменты тисяща двацить двестя четыря, – цифры дались юноше с трудом, но Ганай всё понял, тем более, что перед ним возникла табличка 1204. Дверь открылась сама, как по волшебству. Видимо, хозяев предупредили. Ганай вошёл. Сзади его молодой человек проговорил, как мог быстро:
– Ваш гость, господа! – и тут же исчез.
Входя в апартаменты, Ганай увидел жирную спину человека в белой рубашке, удаляющегося от двери. Человек уселся за письменный стол, сделав попытку пригладить взъерошенные соломенного цвета редкие волосы.
– Здравствуйте, господин Ганай Ахтуб.
– Ахатиб, – поправил Ганай, – здравствуйте.
– Меня зовут Билл. Билл Харрис, я работаю в фирме «Шельф» начальником проекта по разработке добычи нефти из битуминоземных песков. Я из Солт-Лейк-Сити. Нас очень интересует тема битуминоземных песков.
Билл вдруг криво улыбнулся, посмотрев на Ганая. Гостю показалось, что взгляд этого щекастого человека скользнул поверх его головы. Ганай слушал Билла, рассматривая его, как показалось необычный вид: его белая плохо выглаженная рубашка, небрежно заправленная в брюки, висящий живот, какое-то странное выражение лица, и столь же странная манера разговора: речь его была вялой и невыразительной. Такою речь бывает у очень уставшего человека. Вместе с тем в поведении, в этих замедленных движениях, читалась надменность и высокомерие. Билл высоко держал двойной подбородок, смотрел на гостя будто свысока.
– Нам нужен специалист, а мне уже доложили, что у вас,
господин Дунай есть опыт…
– Ганай, – поправил Билла гость.
– Ой, простите, Ганай! – Билл отхлебнул из кружки уже холодный кофе.
– Вам кофе, чай? – спросил развязно Билл.
– Спасибо, не стоит беспокоиться.
– Так вот вернёмся к теме разговора. У вас есть опыт добычи.., – Билл запнулся.
– Я не хотел бы быть неправильно понятым. У меня нет опыта работы по добыче. Но я много занимался разработкой способов добычи нефти из битуминоземных песков. Я даже консультировал одну из известных фирм по данному вопросу. Кстати они добились успеха во многом благодаря моим консультациям.
– Это хорошо, это очень хорошо, это прекрасно! Ты классный парень! Ты уже успел поработать на конкурентов! Очень хорошо! О кей! О кей! – Возглас одобрения прозвучал неискренне и фальшиво. Билл вновь неуместно улыбнулся, вновь скользнул взглядом поверх его головы. За спиной послышался шорох. Этот звук он уже улавливал, едва уселся за стул. Ганай невольно обернулся. За спиной никого не было. Лишь приоткрытая дверь, как полагал Ганай – в спальню.
– Вы где учились? В Лондоне? В Оксфорде? – вопрос прозвучал явно издевательски.
– Я учился в России, в Московском Государственном Университете, – произнёс Ганай чётко и почти с вызовом.
– О, Москва, Россия! Россия! Да, там знают толк в нефтедобыче. Бензоколонка! Мировая бензоколонка!
И тут Билл не просто рассмеялся, расхохотался самым скверным хохотом, который когда-то слышал Ганай. За спиной открылась дверь. Ганай повернулся. Перед ним стоял Гарри в обнимку с человеком в пёстрой нелепой одежде. В этом человеке Ганай узнал Роба. Они тоже ржали, как лошади. Ганай всё понял: это был розыгрыш. Жестокий, неуместный, омерзительный розыгрыш.
– Ты не прошёл экзамен, Ганай, ты говоришь с ужасным акцентом! – давясь от приступов хохота, прохрипел Гарри.
– У вас души с акцентом, – Ганай встал, – с омерзительным акцентом.
– Это тебе за те слова, помнишь на вечеринке на озере. Помнишь, ты защищал Путина с его не толерантными законами? Помнишь? Мы не за пределами нормы, как ты изволил выразиться. Мы – нормальные люди, мы свободные люди, – акцентированно выпалил Роб.
– Всё, что произошло сейчас – это нормально? – спросил Ганай без надрыва, и от того вопрос прозвучал тяжеловесно, – я знал многих из вашей среды, и они, в основном, были нормальными людьми. В плане человечности, я имею ввиду, а вас нормальными не назовёт даже безумец.
Ганай спешно покинул апартаменты. За спиной слышался хохот и громкие возгласы: «Гомофоб!», «Слуга Путина!», «Человек с акцентом!»
Едва дверь закрылась, друзья налили в стаканы виски.
– А здорово мы его разыграли? – радостно сказал Гарри.
– Это было очень весело! – подтвердил Роб, выпивая залпом приличную дозу виски.
– Я давно так не смеялся! Вот, Кретин! – прокричал Билл, и захохотал. Он высыпал белый порошок на лист бумаги, – он русский?
– Нет, я уже тебе говорил – он сириец. Он учился в России, у него жена русская.
– Я не люблю русских! Они всегда говорят с акцентом, – выпалил Билл, и втянул ноздрёй порошок кокаина.

V

Ганай уселся в своё любимое кресло. Возник чёрный квадрат. Он не излучал той неопределённости и безнадёжности, как это было ещё пару часов назад. Ганай положил телефон на стол, но уже не ожидал звонка с таким мучительным нетерпением. Что-то стало проясняться. Так бывает в непогоду, когда тёмные тучи, налетевший шквальный ветер повергает человека в уныние и ужас. Но стоит пролиться дождю, как напряжение спадает, несмотря на продолжающееся ненастье.
Неслышно подошла жена, стала за спинкой кресла, положив свои нежные и тёплые руки на плечи мужа.
– Там был американец. Американцы очень жестокий народ. Вся их история построена на крови: на крови индейцев, чернокожих рабов, на крови вьетнамцев, японцев, моих земляков сирийцев, и многих народов. Они, может и не виноваты в том, что нет у них совести, и нет у них стыда, но другим-то от этого не легче, – сказал Ганай по-русски. Ему нравились эти русские слова «совесть», «стыд». Так много в них русского.
– Ты сказал про стыд и совесть. Если я правильно понимаю…
– Ты правильно понимаешь, – перебил жену Ганай, – меня просто мерзко разыграли. Это была месть за то, что я несколько лет тому назад высказался в защиту России в вопросах гомосексуализма. Я лишь разъяснил Робу, что закон в России был принят не для притеснения гомосексуалистов, а против рекламы среди детей. Никто в России не угрожает гомосексуалистам. Вот и прилетело. Я сразу понял, что где-то прокололся, а ты утверждала, что это кризис. Совести у них нет и стыда… Кстати, я и не думал, что Роб тоже гомик…
– Ты снова о совести и о стыде. Так и напрашивается анекдот, который в последнее время стал популярным в интернете.
Анекдоты, это тоже что-то очень русское. Ганай долгое время не понимал русских анекдотов, и чувствовал себя неловко, когда все смеялись, а он смущённо смотрел на хохочущих друзей. А заразившись от них, смеялся тоже, но, совершенно, не понимая над чем хохочет. Лена потом растолковывала, как могла, и ему тоже становилась понятной перчинка, содержащаяся в анекдоте.
– Слушай анекдот про стыд, тебе понравится, тем более что это – в тему.
– Анекдот в тему – это тоже очень характерно для русского юмора, – произнёс Ганай.
– Так вот, – начала жена, – Борис Джонсон – премьер Великобритании, как-то высказался, что «против России нужно применять новое, самое мощное оружие – стыд». Шойгу, министр обороны России, обращается к министру иностранных дел Лаврову: «Сергей Викторович, беда! У британцев против нас разработано новое оружие – стыд. Наши учёные пока ничего такого не изобрели, я в замешательстве…» Лавров: «Сергей Кожугетович, попробуйте давать солдатам коктейль из формостерола, триамцинолона и преднизолона. Это комплексное средство помогает нарастить мышечную массу и заодно – избавиться от стыда. Испробовано на американских теннисистках и гимнастках.
Ганай улыбнулся. Анекдот ему понравился.
– Отчего это ты такая радостная, дорогая моя жёнушка? – иронично спросил Ганай.
– У меня нет от тебя никаких секретов. Ты только уехал, как позвонил Мишка. Я ему рассказала о нашем положении. Он предлагает тебе работу. Проект – в Сибири… Тебя он видит начальником проекта.
– Ты не боишься Сибири?
– Нет, мой дорогой муж, я с тобой ничего не боюсь. Сколько тебе нужно времени, чтобы принять решение?
– Одна секунда. Помнишь Мишкины слова: когда тебе предлагают доброе дело, то нужно соглашаться в первую секунду, потому, что вторая – уйдёт на поиск причины, чтобы не согласиться…
Ганай щёлкнул пультом, и на чёрном квадрате проявился цветной слой.

Санкт-Петербург – Нижневартовск, 2021–2022