Алексей ФИЛИМОНОВ

Другое «Я» автора в жанре поэтической видеоимпровизации

Эпоха цифровизации открывает новые возможности для творчества. Жанр поэтической видеоимпровизации, спонтанного сочинения стихотворения перед камерой смартфона, с одной стороны, обращает нас в прошлое до эпохи книгопечатания. С другой стороны, мы имеем возможность выложить видеоролик в сети и переложить его текст на бумагу. Обычно сочиняющий имеет перед собой лист бумаги, и он не ограничен временем. Импровизатор, напротив, чувствует самую тесную связь с окружающим пространством, сочиняя за ограниченные мгновения. Стрессовое состояние подключает резервы сознания, не скованного привычными табу сочинителя. Обращение к коллективному бессознательному, упакованному в личностном «я», пересотворяет сочинителя. Такое стихотворение содержит меньше метафор, но сложнее по структуре. Поэт словно находится там, где истончается мир материи и приотворяются иные миры, что приводит к поиску новой гармонии. Грасе д’Орсе пиcал об особом Языке Птиц, прообразе речи, доставляемом вестниками, он «…равнозначен «языку ангелов»; в человеческом мире ему соответствует рифмованная речь, поскольку, прежде всего на «науке ритма», прилагаемой к самым разным областям действительности, основаны, в конечном счете, все способы, при помощи которых человек может установить связь с высшими состояниями существования. Поэтому исламская традиция содержит в себе утверждение, что Адам в земном раю говорил стихами, то есть на рифмованном языке» [Грасе д’Орсе 2009: 332]. Акустическая речь не скована обезличивающими знаками, она передаёт индивидуальность голоса, звуки могут растягиваться и сжиматься. «Прежде всего, графический образ слов поражает нас как нечто прочное и неизменное, более пригодное, нежели звук, для обеспечения единства языка во времени. Пусть эта связь поверхностна и создаёт в действительности мнимое единство, всё же её гораздо легче схватить, чем естественную связь, единственно истинную, – связь звуковую. Наконец, когда налицо расхождение между языком и орфографией, противоречие между ними едва ли может быть разрешено кем-либо, кроме лингвиста…» [Соссюр 1999: 31–32].
Поэт переживает особое вдохновение, о котором говорит импровизатор-итальянец в рассказе А. Пушкина «Египетские ночи». Примечательно, что импровизатор не назван по имени, он отчасти не человек, но проводник звуков. Так и сочинитель видеоимпровизации становится другим под нераскрытым именем.
«– Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею собственностью, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали её беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..
Импровизатор отвечал:
– Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в кус-
ке каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооружённая четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? – Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею – тщетно я сам захотел бы это изъяснить» [Пушкин 1927: 20–21].
Отличительная черта этого вдохновения – способность сочинять внешне легко при любых обстоятельствах, когда поток импровизации ограничен только усталостью физического языка сочинителя, вступающего в диалог с чужим текстом. Воображение и воспоминание – составляющие поэтического театра множественных «я», знаменующих сочинителя, актёра, постановщика, критика. Человек – экзистенциальный подкидыш к участникам мифа. Попытка преодоления травмы бытия как причастность иному измерению. Зеркало смартфона и красная кнопка «Пуск» являются катализаторами вовлечённости в мифологическое действо, новое осмысление мифа с его изнаночной стороны. Наши представления о вещах становятся шаткими. Нарцисс, повиснув над ручьём, видит чудовищное, а не прекрасное отражение. Земля становится полупрозрачной и покрывается стихией потопа. Поэт на краю мира становится крайночерпием, стремясь, как сказано у А. Фета, «Стихии чуждой, запредельной / Стремясь хоть каплю почерпнуть». Значима роль башни, вертикали, фонтана («Водомёта» Ф. Тютчева), ствола дерева. Над ними находится зыбкая грань миров, переходящая в потусторонность. Стихия воды прозрачно заполняет берега, напоминая о всемирном потопе. Рифмованная спонтанная речь – обращение силам созидания, противостоящим хаосу. Разгадывание потока языка, льющегося ниоткуда, сродни интерпретации праязыка.
Остаётся открытым вопрос, является ли творчество правлением внешней воли, религиозного содействия извне, либо происходит от нашей чувствительности и опыта. Первоначальный хаос сочинитель пропускает через себя, кристаллизуя в пространстве съёмки. Можно сопоставить две стороны души сочинителя с интерпретацией мифа о Дионисе и Аполлоне. Как пишет исследователь. В. Н. Топоров, «…подобно тому как "аполлоновскому" противостоит "дионисийское", так и в самом "аполлоновском" немало внутренних соблазнов, которые в более глубоком смысле можно было бы понимать как некоторую из своих собственных корней произрастающую двойственность, хорошо известную определённому типу поэтов и их поэзии и позволяющую, кажется, понимать её как своего рода индукцию "дионисийского" начала в "аполлоновском" пространстве» [Топоров 2004: 88].
При деконструкции видеотекста исчезает акустический образ и приметы окружающей действительности. Это уже другое стихотворение, которому с помощью знаков препинания, придать тот или иной смысл. Опыт импровизацией перед зрачком видеокамеры свидетельствует о диалоге и коммуникационных связях с другим «я», с сознанием в ситуации стресса, с логосом, с пространством и временем, с физическим языком, с чужим текстом, со зрителем и читателем, с языком окрестности, с ускорителем сознания смартфоном.
Речевые жанры, согласно М. Бахтину, находятся в непрестанном развитии, задача психилингвистики – идти в ногу с реальным временем. «Изучение природы высказывания и многообразия жанровых форм высказываний в различных сферах человеческой деятельности имеет громадное значение для всех почти областей лингвистики и филологии» [Бахтин 1997: 162].
От пушкинского импровизатора – к жанру «опавших листьев» В. Розанова – до сегодняшнего театра цифровых импровизаций, где могут участвовать несколько человек, объединённые всемирной сетью, такова история развития архаичного дописьменного жанра, обогащённого сегодня активным взглядом извне, зеркальцем Нарцисса, где автор узнаёт себя и своё иное «я», запечатлённое на видео смартфона.

Made on
Tilda