Маркиянов Андрей Александрович

СУДЬБА

Дед уехал на фронт на рассвете,
Эшелон уходил на Донбасс.
Это было давно – сорок третий.
Внук ушёл в двадцать третьем, сейчас.

На изрытом не паханом поле
Дед обрёл вековечный надел.
Он лежал и не чувствовал боли,
Он убитый на небо глядел.

Через месяц, сражённый осколком,
Внук упал головою вперёд.
И у школы в районном посёлке
С ним пришёл попрощаться народ.

И на фронте простились, как надо –
Обложили, рванулись во мрак,
И месили ползучего гада
Потому, что иначе никак.

Мне знакомы судьбы переклички.
И сюжеты из разных времён…
Русский мир не меняет привычки,
Он со злом воевать обречён.

СОРОК ПЕРВЫЙ

Он лежал у окопа,
Вкось прошитый свинцом,
Молодой недотёпа
С конопатым лицом,
Лейтенант скороспелый,
Атеист, патриот,
Деревянное тело,
Окровавленный рот.
Он лежал, как колода,
Бесполезный в бою.
Нет стрелкового взвода,
Все ребята в Раю.
И ему предстояло
Скоро кровью истечь…
В стороне прозвучала
Иноземная речь:
Словно смрадом подуло.
Он нащупал курок,
Взвёл. И чёрное дуло
Огрызнулось в висок.
Полыхнула зарница,
И потухла в мозгу.
В ста верстах от столицы
Он затих на снегу,
Не узнав, как отбили
Этот важный клочок,
Как поспешно зарыли
И воткнули сучок
У развесистой ели,
И пропали в дыму…
Ночью волки пропели
«Аллилуйя» ему.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Перед избою на скамейке,
Старик на солнышке скучал.
В пимах и ветхой телогрейке,
Он День Победы отмечал.

Он отпивал из кружки брагу
И вспоминал в который раз
Тот майский день и город Прагу,
Где он в бою лишился глаз.

С тех пор лишь в памяти хранится,
Та жизнь, в которой зрячим был,
И платье девичье из ситца
На той, которую любил.

Она пришла и рядом села,
Коснулась высохшей рукой
Его лица в щетине белой,
И позвала: «Пошли, родной».

Потом взглянула на ворота
И прошептала невпопад:
«Не жди ты их, кому охота
Везти слепого на парад».

Старик вздохнул, но не ответил.
В конце концов не в этом суть...
Упруго дул весенний ветер
Ему в распахнутую грудь.

На ней медали не звенели,
Стал ненавистен этот звон
С тех пор, как в огненной метели
Своих ребят лишился он.
Когда навек простился с теми,
С кем он рванулся прямо в Ад...
Они любить и жить хотели,
А превратились в кровь и чад...

Был чист и ласков день прохладный,
Он брагу пил, но не хмелел.
Нет, он не ждал похвал парадных,
Он про ребят сказать хотел.

Он не роптал. Допил из кружки,
Запавший рот отёр рукой
И, помолчав, сказал старушке:
«И правда, мать – пошли домой».

ПАМЯТЬ

Рассвет. Пролёты храма.
Где купол был всегда –
Давно чернеет яма,
В неё глядит звезда.

Печальная картина:
В бойницы лёг туман,
У стен сплелась малина,
На стенах встал бурьян.

Рассвет. Звезда всё тает.
Вот блеск её погас.
С бойниц туман стекает,
Как гной из мутных глаз.

На штукатурке лики
Затерли на века –
Под яростные крики,
Под грохот кулака.

Под обещанье Рая
Без Девы и Христа,
С решётками сарая,
С могилой без креста.

...И тот, который строил,
И тот, кто рушил вскачь,
Бессмертья оба стоят –
И жертва, и палач.

БАБЬЕ ЛЕТО

Облака всё темнее и ниже,
В шелест листьев вливается лень.
И в тумане по самые крыши
Утонули дома деревень.

На озёра слетаются утки –
Близок, близок прощания миг.
Зажимая в кулак самокрутку,
Смотрит в небо угрюмый старик.

Может, ждёт перемены в погоде,
Или вспомнил себя молодым...
А ботва всё горит в огороде,
И ползёт за околицу дым.

И, как будто до нитки раздета,
Сиротеет душа под плащом.
Это значит, что кончилось лето.
Это значит – не осень ещё.

ЯБЛОЧНЫЙ СПАС

Гроза ушла. За старым домом
Расправил ветви старый сад.
Здесь пахнет свежестью и мёдом
И листья мокрые дрожат.

Здесь в глубине цветные тени,
В траве останки шалаша,
А жизнь полна счастливой лени,
И бесконечна, как душа.

Сверкнула капля… Тёмный запад
Ещё тревожит гулкий гром.
А здесь пчела летит на запах,
И солнце в небе голубом.

Как просто всё: и сад, и лето,
И бродят паданцы вином.
И так душа теплом согрета,
Что трудно думать об ином:

Такая в ней любовь и нега,
Что рад поверить, как глупец,
Что никогда не будет снега,
И не придёт всему конец.

* * *

Говорил отец: «Люблю закаты
Летом, за деревней, где затон.
Сядешь на траву и, как поддатый,
Попадаешь в допотопный сон.
Над водой уже туман белеет,
На осоке выпала роса.
А над синим лесом всё алеет
Яркая, как рана, полоса.
Это древний сон на грани ночи.
Разве так бывает наяву:
Прилетает филин и хохочет,
И сучки кидает на траву.
Улыбнёшься и добавишь веток,
Запалишь, прикуришь от огня.
И опять до самого рассвета
Только одиночество и я.
В мглистом небе засияют звёзды
Высоко над крохотным костром.
Словно Бог вдавил в пространство гвозди,
И намазал шляпки серебром.
И от красоты такой невольно
Тихим счастьем наполняет грудь.
И становится невыносимо больно,
Что исчезнет всё когда-нибудь.
Но уж так положено судьбою.
Как уйду, не забывай меня…».
Много лет, как нет его со мною.
Только одиночество и я.

* * *

Погожий безветренный день,
До осени два воскресенья.
И снова тягучая лень,
И негде искать вдохновенье.

Опять застарелый недуг –
Не радуют солнце и птицы.
Но тут заявляется друг,
А значит, есть повод напиться.

Он худ и небрежно одет,
Щетина в пределах приличья.
Он тоже как будто, поэт,
Но это ему безразлично.

Давно миновала пора,
Когда в сигаретном тумане
Он пил и читал до утра,
И думал, что слава в кармане.

Он думал, как сладко встречать
Рассвет на хмельной вечеринке.
А после ложиться в кровать
К Наташке, а может к Маринке.



Как жарко звучали стихи,
Как много пилось и писалось.
Не мучили сердце грехи,
Не мучила тело усталость.

Меж нами бутылка вина,
А к ней сигареты и пицца.
За нами большая страна,
Где трудно писать и не спиться.

И я поднимаю стакан,
И чокаюсь с собственной тенью:
Спасибо тебе, старикан,
За то, что принес вдохновенье.