Романов Андрей Владимирович

* * *

О, первый снег,
как зыбко чист
его простудный терем,
лишь клёна не опавший лист
в той белизне затерян...

Я на крыльце,
крыльцо в снегу,
и снег лежит на елях,
зачем я звёзды берегу,
что нам когда-то пели?

Зачем брехня цепных собак
и тропка в ельник жидкий,
где на презрительных губах
не таяли снежинки?

Зачем сжигать себя дотла, –
когда вокзальной тропкой
любовь, как лыжница сошла
с дистанции короткой?

Зачем жалеть, что снег пушист?
Чтоб возвратиться летом,
туда, где не опавший лист
мигает красным светом.

* * *

Пусть к нам,
на любовью пленённые лица
сошли сновиденья,
как снег по весне,
в свободном полёте
над спящей столицей
ты, словно весна, заблудилась во сне.

И снова, лицом утопая в подушке,
сама себе снишься чужою женой,
дрожа,
словно ландыш на майской опушке,
согретый студёной лесной тишиной.

Но где ж этот лес,
о котором поют нам,
скворцы,
залетевшие в сумрачный двор,

покуда, уснув на диване уютном,
мы шепчем друг другу
пленительный вздор?..

Покуда:
«Родная, – кричу, – исполать!» – я,
а ты ускользнёшь, как сквозь пальцы – вода,
Москва, словно школьница в свадебном платье,
стыдится к утру своего живота.

* * *

По скулам планеты
акулы плывут...

– Любимая, где ты?
– Я рядом, я тут.
Мы станем крылаты
с тобой навсегда.

– Родная, куда ты?
– Теперь – никуда:
в молочную спелость
ростральной весны,
где пелось по-летнему
в зимние сны.

– А где же сейчас ты?
– В серёжках у верб.

Ненастье, как счастье,
идёт на ущерб.

* * *

Косноязычье коснулось меня.
Вряд ли сумею пером описать я
сшитое из внеземного огня
нитью времён повседневное платье.

Только скажу вам, что ветер-баюн,
песенной влагой насытивший сушу,
ахнет, любимую встретив мою,
кинется к чёрту – закладывать душу.

Только скажу вам, что солнечный лес,
Не опалённый огнём реконструкций,
вслед за моею любимой с небес
сходит,
чтоб листьями к ней прикоснуться.

...В мрачных оврагах подтаял снежок,
слышишь, любимая, –
клин журавлиный?
Что ж я о солнце ладони обжёг,
вслед за тобою промчавшись долиной?

Может поэтому в майском бреду
юная верба, не сбросив серёжек,
скачет, как ты, со звезды на звезду,
чтоб невзначай не спалить босоножек?

* * *

Ты мне прости
сгоревший на корню
мой робкий голос,
не сказавший правды.
В свой стылый март подсыпала отрав ты,
раздевшись, вопреки календарю.
Шагнула в воду, оттолкнув мороз,
Босой стопою раздавила льдинку.
Хотелось бросить шапку-невидимку
на поздний снег твоих лесных волос!

Заморский ветер – нравственный урод;
пытаясь сбить его бесовский пламень,
швырнул я ватник на ближайший камень
и за тобой рискнул в водоворот.

Умолкни, стыд, а совесть, отпусти! –
Я позабыл клочок студёной суши,
где до сих пор блуждают наши души,
ещё пытаясь нас с тобой спасти.