Романов Андрей Владимирович
ЮБИЛЕЙ 80 ЛЕТ

* * *

О, первый снег,
как зыбко чист
его простудный терем,
лишь клёна не опавший лист
в той белизне затерян...

Я на крыльце,
крыльцо в снегу,
и снег лежит на елях,
зачем я звёзды берегу,
что нам когда-то пели?

Зачем брехня цепных собак
и тропка в ельник жидкий,
где на презрительных губах
не таяли снежинки?

Зачем сжигать себя дотла, –
когда вокзальной тропкой
любовь, как лыжница сошла
с дистанции короткой?

Зачем жалеть, что снег пушист?
Чтоб возвратиться летом,
туда, где не опавший лист
мигает красным светом.

* * *

Пусть к нам, на любовью пленённые лица
сошли сновиденья, как снег по весне,
в свободном полёте над спящей столицей
ты, словно весна, заблудилась во сне.

И снова, лицом утопая в подушке,
сама себе снишься чужою женой, дрожа,
словно ландыш на майской опушке,
согретый студёной лесной тишиной.

Но где ж этот лес, о котором поют нам,
скворцы, залетевшие в сумрачный двор,
покуда, уснув на диване уютном,
мы шепчем друг другу пленительный вздор?..

Покуда:
«Родная, – кричу, – исполать!» – я,
а ты ускользнёшь, как сквозь пальцы – вода,
Москва, словно школьница в свадебном платье,
стыдится к утру своего живота.

* * *

По скулам планеты
акулы плывут...

– Любимая, где ты?
– Я рядом, я тут.
Мы станем крылаты
с тобой навсегда.

– Родная, куда ты?
– Теперь – никуда:
в молочную спелость
ростральной весны,
где пелось по-летнему
в зимние сны.

– А где же сейчас ты?
– В серёжках у верб.

Ненастье, как счастье,
идёт на ущерб.

* * *

Косноязычье коснулось меня.
Вряд ли сумею пером описать я
сшитое из внеземного огня
нитью времён повседневное платье.

Только скажу вам, что ветер-баюн,
песенной влагой насытивший сушу,
ахнет, любимую встретив мою,
кинется к чёрту – закладывать душу.

Только скажу вам, что солнечный лес,
Не опалённый огнём реконструкций,
вслед за моею любимой с небес сходит,
чтоб листьями к ней прикоснуться.

...В мрачных оврагах подтаял снежок,
слышишь, любимая, – клин журавлиный?
Что ж я о солнце ладони обжёг,
вслед за тобою промчавшись долиной?

Может поэтому в майском бреду
юная верба, не сбросив серёжек,
скачет, как ты, со звезды на звезду,
чтоб невзначай не спалить босоножек?

***

Ты мне вновь про Гоголя и Вия
На уроках излагала суть,
Но тебе не признаюсь в любви я,
Педсовет пытаясь обмануть.

И в тумане звёздного сознанья,
Под весенним паводком Невы,
Я к тебе на ветреном свиданье,
Обращаюсь с ужасом на Вы.

Вслед нам дождик плачет водосточно, –
В подворотне, дескать, наследил;
Он в тебя влюбился бы заочно,
Но его Спаситель пристыдил.

Кто ж нам путь космический наметит:
Ведь, надеясь в классе на успех,
Мы, воскреснем на чужой планете,
Даже состояться не успев.

Но тогда бросай, не веря в счастье,
На палитру ветреную кисть
И, на Стрелке совершив причастье,
От прогнозов школьных отрекись,

И не встретив млечного признанья,
Искупайся в звёздной борозде,
Чтобы сгинул образ мирозданья
На Обводном, в масляной воде.

***

Я тебе за святую прогулку
На соседней планете воздам:
Ты крошила блокадную булку
Запоздалым осенним дроздам,

Дескать, ужинай, пей ли, обедай,
Или прись в коммунальный сортир, –
Завтра внуки вернутся с Победой
И устроят нам свадебный пир!..

Ты не стала ко мне безучастной,
Но, ветрами продута насквозь,
Стороной, что считалась опасной,
Ежечасно летишь на авось.

И в космической схватке метельной,
От победных салютов светясь,
Ты, не чувствуя раны смертельной,
Презираешь мобильную связь.

Но покуда провайдер не помер,
Ты, присев на ростральной стопе,
Набираешь единственный номер,
Растворясь в уцелевшей толпе,

Успеваешь охальников треснуть,
Осознав, что на Млечном Пути
Нам осталось всего лишь воскреснуть
И на Пряжке друг друга найти…

***

Сенная ли, Красная Пресня,
Иль камень в чужой огород?
Опять нам припомнилась песня
Про чудо у райских ворот,

Что пелась в среде голубиной,
Лаская святые места,
Стремясь обозначить глубины
Тоски Иисуса Христа.

Но, помня процесс на Голгофе,
С презрением к жизни иной
Тянули мы горькое кофе,
Воркуя над спящей страной,

Где свадьба на Стрелке теснилась
Вразрез либеральной весне,
Где нам перестройка приснилась
В слепом летаргическом сне.

Остатки цейлонского чая
С бюджетной строки не списать.
В реальность мечту воплощая,
Летим Иисуса спасать.

Но вслед нам хохочут невежды,
Топча в коммунальном раю
Досадное время надежды
На лучшую долю свою.

***

Трафаретным фантиком конфетка
Поманила в звёздные края…
Прочь с дороги, девка-малолетка,
Юность ненавистная моя!

Та, что даже тем, кто жить не хочет,
До кольца билетик выдаёт,
Но предусмотрительно хохочет:
– Проходите, граждане, вперёд!

…Есть ли смысл? Ведь там, отнюдь, не сладко.
За спиной толкаются и прут.
Выпихнут и снова – пересадка,
На другой таинственный маршрут.

И опять: «Вперёд, гардемарины,
Что вражда нам, ненависть и месть?
Нас вы не дождётесь у витрины,
Где венки пылятся в нашу честь.

Нам ли верить проискам Кассандры,
Коль, напялив бархат и кримплен,
Малолетки штопают скафандры
Астронавтам, угодившим в плен.

Коль на Стрелке раскололся глобус,
Чтоб Фонтанку сдать в один присест,
И отходит рейсовый автобус,
Тот, в котором нет свободных мест».

***

Нам досталось жить почти что вечность,
Сядь со мною рядом на траву!
Слышишь? Луч ползёт по рукаву:
долгий свет, не веря в бесконечность,
пред Вселенной не склонил главу.

Может, всё, что мы назвали счастьем,
стёрлось в нами прожитых годах,
сгинуло в приморских городах,
растворилось по сибирским чащам
в искренних сизифовых трудах?

Правда, если взять за холку ветер,
что сбежал от мельниц ветряных,
и взнуздать, как пару вороных, –
может быть тогда на белом свете
меньше станет лозунгов дурных?

Страшный мир от края и до края
радугой червонной стал гореть.
Мир, в котором предстоит нам впредь
или встать с колен, не умирая,
или, не вставая, умереть.

Нам с лица земли стереть порошу,
пнуть судьбу, как мячик под кровать,
истинам расхожим не внимать,
как Сизиф, что завтра сбросит ношу,
чтоб коня свободы подковать.

* * *

Ты мне прости сгоревший на корню
мой робкий голос, не сказавший правды.
В свой стылый март подсыпала отрав ты,
раздевшись, вопреки календарю.

Шагнула в воду, оттолкнув мороз,
Босой стопою раздавила льдинку.
Хотелось бросить шапку-невидимку
на поздний снег твоих лесных волос!

Заморский ветер – нравственный урод;
пытаясь сбить его бесовский пламень,
швырнул я ватник на ближайший камень
и за тобой рискнул в водоворот.

Умолкни, стыд, а совесть, отпусти! –
Я позабыл клочок студёной суши,
где до сих пор блуждают наши души,
ещё пытаясь нас с тобой спасти.

ПОГИБШИЕ В 41-м

Шагая навстречу свинцовому ветру,
Мы званья носили.
И это намного позднее – посмертно,
Нас всех записала Земля в рядовые.
Но в час, когда вечною славой отмечены,
Мы падали,
Блокадная осень бросала на плечи нам
Прощальные листья как знаки различья.

***

Быть храбрым! – сказано в уставе.
А если – трус?
И если – бой?

Он жил за Нарвскою заставой
солдат по званью – рядовой.
В тот год была пора июня, –
пора ошибок и тревог,
но он не распуская нюни,
шагал как мог,
стрелял как мог.
Кончался бой.
Земля шаталась
и шептала: павших не буди...
А он шагал
пока шагалось,
с холодным ужасом в груди.

ПРИЗЫВНИКАМ 42-ГО

Военной пургой околдован
состав куролесит в лесу
и сосны, чернея, как вдовы,
бессрочную вахту несут.

Мы едем в двухосных теплушках
навстречу кинжальным ветрам,
притихшему сердцу послушны
мы песни горланим с утра.

И сосны нам горестно машут
платками колючими вслед...
И вдовы счастливые наши
ещё не родились на свет.

***

Ответ не успела отправить.
Ладони прижала к вискам...
Клубится блокадная память,
как смерч по горячим пескам.

Твоим довоенным знакомым
тревоги твоей не понять:
ты шлёшь отставным военкомам
запрос, чтоб меня разыскать.

Но прах мой над миром развихрен,
и в небе безоблачных снов
зачем тебе стёртые цифры
моих полевых адресов?

Уже никогда не найтись мне, –
я здесь... Ведь тобой спасены
мои треугольные письма
из третьей военной весны.

ВЕРНУЛСЯ…

Приходили отцы из Германии по одному…

Привозил их трамвай,
уходящий за речку Волкушу.
Угловой магазин,
где в табачно-коньячном дыму
инвалиды лечили свою обожжённую душу,
подставлял им опять
три знакомых ступенечки вниз...

– Две бутылки «Муската»,
икорочки паюсной малость! –

выбивала им чеки кассирша, прибывшая из
вологодской деревни.
Своих-то почти не осталось.
Фронтовик ей подмигивал:
– Скоро жену обниму.
Дом-то наш уцелел
и рукою указывал, –
во-о-он там...

Приходили отцы из Германии по одному;
их встречал инвалид,
самый первый явившийся с фронта.
Он, приветствуя их, костылями постукивал зло:
– Повезло, мужики,
что добраться сумели обратно!
А потом изрекал:
– Вашим бабам вдвойне повезло...

Что имел он ввиду, было нам, пацанам,
не понятно!

Мы глядели им вслед,
про себя их пытаясь узнать.
Угадать бы счастливца,
которому мир улыбнулся,
до того, как в окно ошалевшая чья-нибудь мать
закричит, задыхаясь:
– Сыночек,
наш папа в е р н у л с я!

ВЕЧЕРНИЙ АВТОБУС 9 МАЯ 1965 ГОДА

Пожалуй девушка-кондуктор
признаний не ждала таких ...
А он, качаясь поминутно,
кричал,
забыв про пятаки:
– Сестричка,
Вера,
вот так встреча, –
поверь не ждал...
В такой-то день.
И вдруг, –
дышать казалось нечем –
рукой пошарил в пустоте,
к халату прикоснувшись робко,
скорей вздохнул, а не сказал:
– Ведь ты под Невскою Дубровкой
была убита наповал...
Я столько лет не сомневался,
но ты жива, в конце концов?!
...Она глядела, стиснув пальцы,
в его небритое лицо.
Общественность пришла на помощь. –
Он был податлив словно труп,
и даже не успел запомнить
какого номера маршрут.
И на панели ей вдогонку
за грудь держался человек:
– Ведь ты жива, жива, сестрёнка! –
шептал он ей
сквозь двадцать лет.
И в сердце отдавалось эхо,
потом он понял и остыл.
И шёл, качаясь как планета
по опустевшим мостовым.

***

Мир от жестокой памяти устал...
К утру
на опалённую планету,
сквозь каски,
что ржавеют по кустам
стекает кровь багрового рассвета,
и травы словно прорывая фронт,
к границе леса подступают близко,
и звёздочки с пилоток и погон
вдруг звёздами зажглись
на обелисках.
Фанерных звёзд неповторимый свет,
перехватив в настороженной сини
стоят посты...
И оставляя след
ракеты, приподнявшись над Россией
уходят в ночь как горняки в забой,
пробив пласты земного притяженья
и тех далёких вспышек отраженье
в твоих глазах, наполненных тоской
о той беде,
что надо разрешать
и павшим,
и ушедшим,
и идущим...
Да мы живём,
чтоб память воскрешать
в осознанном долгу
перед грядущим.