«Там, где дым Отечества плывёт…» Свой голос
Тайные смыслы поэзии Андрея Шацкова
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, –
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…»
Фёдор Тютчев
1
Так бывает, что поэзия и фигура самого автора окружена ореолом таинственности. Пожалуй, нет ничего интересней и увлекательней, чем открывать тайны мироздания и искать во всём символические смыслы. Андрей Шацков обладает особым даром – одиноко, по-своему заглянуть в таинственный мир самой Вселенной. По глубине, сложности и масштабу философско- поэтической системы это именно тот поэт, равных какому среди современных стихотворцев ХХ века нет.Одически-возвышенные интонации, царственное слово – изумительная русская речь. Как же мы отвыкли от подобного творчества! Отвыкли от поэтов, внутренний мир которых сложный, как космос. Как привыкли жить в узком мирке упрощённых представлений и измельчённых истин. И вот – перед нами мастер философско-классического стиха, обладающий голосом А. Толстого, А. Пушкина, А. Блока, А. Фета, Б. Пастернака, – поэт-продолжатель тютчевской традиции. Русская поэзия – ключ к постижению российской истории и всего нашего бытия. Славянский мир, Древняя Русь – главные стержневые архетипы его творчества. Нужно воздать должное автору: он повсюду черпает вдохновение.
Прежде всего, восхищает обращённость души поэта к природе: невероятное изобилие природы, причём о чём бы Андрей Шацков ни писал. Мы ещё не раз удивимся его разнообразию, красоте и непознанной таинственности:
Пейзаж в оконной раме: «Руза спит...»
Морозной вязью – на стекле названье.
И даже вьюга – Божье наказанье,
Затворницей ушла в еловый скит.
Заворожённый кистью января,
Я не оставлю пост свой полуночный.
На городок из прошлого – лубочный
Ещё не пала робкая заря.
Собака спит. Печной проём – в золе.
И Спас глядит пронзительно и строго,
Как утопает в замети дорога,
Как без движенья стилос на столе
Застыл поверх нетронутых бумаг,
Предвестником поэмы о печали,
Которой, очевидно, изначале,
Названье будет: «Горе от ума».
Этот «Ночной пейзаж» наглядно показывает ярко-индивидуальные черты художественного мира поэта-творца. Сокровенные строки будто диктуются свыше, и энергичное перо мастера быстро скользит по белому, как снег, листу, невольно вызывая трепет, мысль, грусть, раздумье, свет, печаль...
Неистощимая светоносность – признак духовной принадлежности к светлым слоям Небесного мира. Откуда нисходит этот образ загадки и тихого света?
Я эту ночь, что минула без сна
С бесшумною повадкой снежной рыси,
Возьму с собой в заоблачные выси,
Когда придёт последняя весна!
Малая родина Андрея Шацкова – заповедный Рузский край Подмосковья. Родился будущий поэт в 1952 году в Москве, в Сокольническом районе. Многие годы ему удавалось совмещать основную строительную специальность с поэтическим творчеством. Также он работал в газете «Слово», восстановил выпуск ежегодного альманаха «День поэзии – ХХI век», и в настоящее время – его главный редактор. Андрей Владиславович – автор более 14-ти поэтических книг, действительный член Академии российской словесности, кавалер ордена Преподобного Сергия Радонежского РПЦ, лауреат многочисленных литературных премий и наград. Стоит отметить и полученную им престижную премию Правительства РФ 2013 года в области культуры. Андрей Шацков является государственным советником III класса Российской Федерации.
2
Древняя Русь – магическая точка притяжения в поэзии Андрея Щацкова, концентрирующая в себе исконные славянские корни, их прочную историческую почву. Поистине – это общая стезя духовная, олицетворяющая возвращение к вечным истокам. Эпическая поэзия несёт созерцание мира и жизни, и у поэта Шацкова особый дар – умение живописать словом. «Я живу в четырнадцатом веке и только изредка выбираюсь на поверхность века двадцать первого», – откровенно рассказывает о себе, о своём предназначении вновь открывать историю Руси автор. Он живёт вместе с героями того легендарного века, становится вместе с ними одним существом, участником и летописцем тех великих событий, выпавших на долю наших героических предков. Так в эпицентре его поэтического цикла «Рузский рубеж» – Куликово поле – жертвенный подвиг русских воинов, прославляющий внутреннюю силу защитников Отечества, их несломленный дух:I.
Над Русью – мгла! Взыграло небо
Снегов свинцовых пеленой.
И лето минуло, как небыль,
И кануло, как в мир иной.
Всё, что завещано веками,
Незримой брагой бродит тут.
Леса, покрытые снегами,
Безмолвно Рузу стерегут.
Застыл вдоль речки полк засечный,
Спиной упёршись в дерева.
Им Путь лежит на облак Млечный,
Но ими выстоит Москва!
И выйдет в поле Куликово,
Когда придёт заветный час…
А ныне – крест сожми сурово,
И встань к своим, где реет Спас…
Здесь и седая древность, и настоящая жизнь человека и природы – то, без чего сегодня тоскует народ русский. Авторский слог близок к летописному, былинному слогу стародавних сказителей. Русь всегда хранила свою неиссякаемую силу и доблесть, неизменно оставаясь собой. Прежде всего, первостепенна личность автора, неустанного путешественника и воина. Читателя сопровождает его незримое присутствие: эффект преломления собственного жизненного материала в художественном творчестве, когда автобиографическое начало отражается в эпохальных событиях Древней Руси. Ибо у времени нет границ: вспышка минувшего внезапно пронзает память. Понять суть бытия и уловить связующую нить событий – вот, что архиважно. И слышатся голоса далёкого века, оживают ушедшие лики, предстают природа и люди тех канувших в Лету столетий. Подключается интуиция проницательного художника, у которого есть всегда своя оценка происходящего, свой индивидуальный мировоззренческий подход к осмыслению истории. Достоверно и красочно поэт рисует героев Руси, как будто рассказывает о самых близких и родных ему людях:
II.
Осенняя росстань
И пахла росстань брагою хмельной,
И старый клён ветрами укачало,
И бьёт копытом в землю вороной,
И трензелем позвякивает чалый.
…………
Ну, вот и наша сотня, поутру
Мы встанем с нею около Непрядвы,
И заполощут стяги на ветру
Взыскующих единой русской правды!
Под клёкот лебединых верениц
Святая Мать за воинство заступит.
И Красный Холм Мамая ринет ниц
И в степь отбросит, словно чёрта в ступе!
Пространство Русского мира, ритм и гул самой истории – неоглядная Русь… Куликовская битва – Донское побоище – одна из самых героических страниц нашей Родины, честь и слава могучей Руси. Полтора столетия томилась она под игом монголо-татар, что было расплатой за раздробленность, княжьи междоусобицы. 8 сентября 1380 года (лето 6888 от сотворения мира) развеялся миф о непобедимости татар и ордынских войск. Во главе русского войска встал великий князь московский и владимирский Дмитрий Иванович. И вся русская земля поднялась по его призыву. Историк Василий Ключевский был восхищён поколением, вышедшим на Куликово поле и «не испытывавшим ужаса перед татарином», хотя по численности войско Мамая превосходило русское вдвое. Дмитрий Донской убедительно доказал – сила Руси в единстве. Русская земля восприняла этот жертвенный подвиг, как начало полного освобождения от ордынского ига, объединив русские силы под знаменем князя Московского. В 1988 году имя народного героя канонизировано Собором Русской Православной Церкви: святой благоверный Дмитрий Донской является самым выдающимся русским полководцем и государственным деятелем XIV века.
Вполне закономерно, что вторую часть этой лиро-эпической драмы Андрей Шацков посвящает памяти сына Дмитрия, поражая читателя мужественным средоточием отцовского духа. Как же всё символично не только в истории, но и в человеческой судьбе:
Прощай, сынок! Я тайну сберегу,
Не рассказав, что снилось в дебрях ночи:
Ковыль дымился кровью на лугу,
И синь дождя стекала павшим в очи.
Крестом, простёршим руки средь жнивья,
Застыв навек в молчании суровом…
Зачем уходят к звёздам сыновья.
Не одарив отцов прощенья словом?
… Всё ближе гремит путевой бубенец.
Весь в пыли и в дорожной невысохшей грязи,
С волчьих бродов несётся усталый гонец
Упредить о нашествии Дмитрия-князя.
Августовские звёзды застучали, «словно дождь по крыльцу», увиделись «тропы от дома до Дона», «узорчатые стяги», «в серебряных росах легли ковыли под размашистым конного воинства шагом», потому что нет большей благодати для Руси, чем «вольное синее небо», и мудрец Сергий Радонежский предстаёт в молитве с князем перед Святой Троицей… Возвещают святые уста:
– Разорвутся ордынские вервии!
Будет Русь от поганых чиста!
… Задумчив стоит Пересвет
В преддверии славы великой»
(Довыденко Л. В. Думы по-русски: Сборник критики и публицистики, посвящённый современной литературе и философии. – Калининград, 2023).
При всём притом нужно признать, что духовное напряжение творчества Андрея Шацкова порождено глубокими раздумьями о судьбах России, народа, вызвано болью за будущее Родины. Каким-то удивительным образом в стихах поэта старина переплетается с современностью, впечатляя актуальностью и гражданской прямотой речи. У него глубоко лирическое чувство истории, он во многом продолжает эпику такого крупного поэта ХХ века, как Юрий Кузнецов. Погружаясь в древность, автор являет нам мир эпохи Средневековья – таинственный мир знаков и символов. Экспрессионистические приёмы письма, метафоричность, словесная сгущённость красок, свет и тень, контрасты – эти художественные приёмы, характерные для поэзии эпического звучания, присущи и его III части «Чабрец (Богородицкая трава)».
В Богородичный день, утопающий в ласковой сини
Осенин, облачённых в сентябрьский кровавый багрец,
На бескрайних полях, на безмолвных полянах России
Богородской травой возрастает пахучий чабрец.
……………………..
Сколько сложено сказок о сём на людскую потребу.
Как причудлива их златотканая, мудрая вязь…
Рождество Богородицы – лествица в чистое небо.
Рождество Богородицы – осени топкая грязь.
А из грязи, хвостатый бунчук на скаку поднимая,
Смертным мороком явятся тысячи волчьих сердец.
И падут ковыли в полный рост под пятою Мамая,
Но пригнётся к земле, распрямившись, Непрядвы чабрец!
И навстречу врагу под хоруговью «Ярого ока»,
В Богородичный день, богородской любимой травой,
Вылетают засадные вершники князя Боброка,
Созываемы в битву Архангела звонкой трубой!
И усеется поле коростою ратного спора –58
Куликово, заветное, в поросли из чабреца.
Расточится туман, и заря, словно плат омофора,
Ниспадёт на траву – и не будет России конца!
«Горит в сентябре на земле бескрайней Руси Богородицкая трава – душистый чабрец, “Куликово заветное в поросли из чабреца”. Язык Шацкова загадочен и не предсказуем. Живое и живущее в его “Сказах” не привязано к быстро текущему времени, оно возвышается над вечной Русью, Россией, а её небесный дух, её красота, где-то наивность и доверчивость – под покровительством Богородицы». Не могу удержаться, чтобы не привести ещё одну выразительную философскую цитату Лидии Довыденко, непосредственно связанную с заключительной частью поэтического цикла «Рузский рубеж».
Историю Руси творили личности эпохальные и значительные. Небо и былинные легенды Древней Руси зажгли искру Божью, а вместе с ней и Дух Православия. Лирический герой Шацкова, путешествуя во времени и пространстве, сопрягает разные столетия, и далёкие и близкие. Да и сам автор ценит степень личной свободы, и как воин света и воин русского стиха, не только разгадывает, но и творит собственную тайну былых времен. Его поэзия имеет корни, уходящие в культуры Древней Руси, имеет свой собственный художественный язык. Чувственную эмоционально-смысловую насыщенность, надмирное, совершенно неземное состояние создаёт у читателя многогранное произведение «Лебеди Тютчева»:
Над Овстугом властвует Брянска зима.
Осталось в минувшем дождливое лето.
Как странно: здесь «Горе» живёт «от ума»,
Родившись в усадьбе другого поэта...
Хозяина нет. Он уехал давно
И вряд ли до срока прибудет обратно.
Залито чернилом столешниц сукно.
На пледе в шкафу – от подсвечника пятна.
Россия хоть Третий, но всё-таки Рим.
В ней веет дыхание Божьего духа...
Неужто сдадут Севастополь и Крым?
Неужто настанет разор и поруха?
Сквозь пелену этих дождливых строк проступает некий душевный разлад: Земля и Небо – контрасты двойственности. Размышления Щацкова в Овстуге на 215-летии великого поэта подчас полны тревожных сомнений. Ведь и тот же Тютчев при всей своей афористичности: «Умом Россию не понять», или его «природа – сфинкс», – соединяет в себе космос и хаос. Известный критик Вячеслав Лютый в очерке «Ностальгия по России», говоря о триптихе Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева», замечает, что историко-философская грань биографии и судьбы Тютчева как бы соприкасается с важнейшими вехами на пути России во времени и пространстве. И личность самого Шацкова, и его лирический герой здесь стоят рядом, неся какой-то оттенок тютчевского трагизма бытия. Вот из таких оттенков и рождается образ:
Тяжеле вериги – поэтов судьба
В России, покрытой морозною пылью...
Но гордо в щите родового герба
Распластаны лебедя белые крылья!
Ёмкая и твёрдая композиция, олицетворяющая связь с другими искусствами: музыкой, живописью, скульптурой и архитектурой. А ещё возникает ощущение символизма: древние славяне представляли себе модель мира как образ Всемирного древа, и птицы – посланники небесные – символический знак в народной фольклорной традиции и во всей русской культуре. По мнению Вячеслава Лютого, одинокая фигура русского гения и провидца Тютчева, призывающего людей к объединению, порождена бесконечностью вселенского времени. Размышления государственного деятеля и дипломата о Западе и Востоке, об особом историческом предназначении России, поэта-мыслителя и гражданина, проявившего самоотверженность и верность русской земле, до сих пор напоминают заколдованный круг – и всё никак не могут реализоваться позитивно. Что примечательно: и у Тютчева и у Шацкова повсюду – тайна:
Их выводок плещет в заветном пруду
И ходит эскадренным строем по кругу...
Я к ним попрощаться с поклоном приду
И горького хлеба отрежу краюху.
А нежность...
пусть нежность останется там –
В чугунном затворе усадьбы ограды.
В небрежно доверенной тайне – листам,
В которых поэту – не надо пощады!
Как видим, Андрей Шацков – тоже поэт поразительной культуры ушедших ХVIII–XIX веков. Пусть, уважаемый читатель, ты там никогда не бывал – и вдруг ты почувствовал в кончиках пальцев забытый, далёкий трепет тайны. Недаром Белла Ахмадулина раскрывается в строчках: «… не зря, о, нет, а для таинственного дела / мы рождены на белый свет». Кроме того, для Андрея Шацкова первостепенное дело – успеть сказать и о самом потаённом и одновременно о самом насущном: нескончаемая Россия царственно шествует в произведениях поэта, и он сам – странник этой русской Вечности. Берёт в полон, захватывает и уводит куда-то вдаль неспешное течение строки, словно плавно струящийся водный поток, как в его стихах «На Рузском поле»:
Я Рузское поле забыть до конца не смогу:
Кладбищенский взгорок, лощину и ленту реки,
Церквушку в известке на дальнем крутом берегу
И ласточек стаю, вспорхнувшую из-под стрехи.
И в небе бездонном, крутой заложивши вираж,
Уходят они в пепелящую солнца жару…
Я знаю, что этот знакомый до боли пейзаж
Из памяти вычеркнуть – нет, никогда не смогу.
И хоть за него не дадут половины гроша,
Который веками копился в дорожной пыли,
Я знаю, что здесь проживает поэта душа.
Преданность отчей земле, которая так прекрасна и единственна в своей неповторимости. Именно тут и мог родиться подобный поэт, трепетно внемлющий каждому звуку природы, слышащий её каждую травинку, каждое движение всего живого. Автор неразделён с родной землёй, связан с ней кровными узами. Она на веки вечные дана ему в наследство. Так соединяются времена. Кажется, что поэт всегда найдёт себе собеседника в своём историческом прошлом. Вот и Тютчев пытался отгадать, в чём же сила ратного стоянья русского человека, когда писал: «Край родной долготерпенья, / Край ты русского народа! / Не поймёт и не заметит / Гордый взор иноплеменный, / Что сквозит и тайно светит / В наготе твоей смиренной». В той провиденциальной миссии, что выпала на долю России, он видел нечто большее, предопределённое свыше. Но во всём угадывается промысел Божий, прав поэт Шацков, и посему сомнения уходят, ибо человек жив верой:
И внёс летописец уставную запись в тетрадь.
«Воскреснет Господь, и его расточатся враги.
И встретит со славой, вернувшихся в пору, посад...».
На Рузское поле ложатся былого шаги,
И реют хоругви шелковые воинства над!
Восстанавливать Храм своей души и выходить на дорогу исконной, праотеческой веры. Тайна очарования, тайна человеческой жизни и Бога, знающего о нас всё. И сказал Господь: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин., 14. 6). И самое величайшее таинство – это таинство Крещения. Бог ведёт человека по жизненному пути с момента его рождения. В этом заключается насущная правда бытия. Зачем искать иное? Так, почему же мы в постоянном поиске, не излишне ли мудрствуем, лукавя и обманывая себя, множа непоправимые ошибки, когда человеку нужно лишь обратить свой взор к Богу, и тогда откроется смысл священных таинств, благословляющих нас на земном пути. «Сказ о крещении» – красивое и мудрое произведение Шацкова, поистине напоминающее народное сказание:
От дневного и ночного страха,
Боже, в этот вечер упаси…
Береги с младенчества рубаху,
В коей ты крещался на Руси.
Караулит храмы строгий ельник.
Перемёты снега вдоль дорог.
Божественная сказка, не лишённая магии, спустившаяся с вечерних Небес, прямо под крещенский сочельник, которая где-то затерялась в нашем детстве, и которую поэт вернул нам – как самый бесценный подарок судьбы:
Отразились звёзды в Иордане,
Отразились в Истре, на Руси.
И грядёт нечаянная встреча.
Крестный ход застынет у ворот:
Уж не сам ли Иоанн Предтеча
В валенках по улице идёт?
Внезапно оживает в памяти пушкинское откровение: «И тайные стихи обдумывать люблю». Ведь со сказками Пушкина мы с детства впитывали любовь к святому Православию. «И бредя в крещенском снеговее, / Только скажешь: «Господи, спаси. / Хорошо живётся в Галилее. / Широко живётся на Руси!» – будто вторит русскому классику современный лирик Шацков, ещё с младенчества получивший эту веру в христианские чудеса Творца, в щедрые дары волхвов. Неудивительно, что детские годы описаны им наиболее ярко и своеобразно. Ведь лишь детству свойственно неизбывное чувство радости и бессмертия.
Разнотравного лета высокий венец.
Вековая услада второго покоса.
И шагает домой враспояску отец,
И бежит твоё детство навстречу с откоса.
И журчит, разливаясь по плёсам, река,
И играет в реке златопёрая стая,
И глаза прикрывает от солнца рука,
И гремит у колодца бадейка пустая.
И до самого края заветной земли –
Малой родины – вечного счастья юдоли,
Синеву прошивают стрижи да шмели
И распахнуто в скатерти клевера поле.
И от зеркала луж, где вода как стекло,
Отражаются сныть и лесные гвоздики.
И хотя на просторах России светло,
Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики.
Невольно задумываешься: какова природа этой поэзии? Однозначный ответ отыскать сложно. Андрей Шацков, как и поэт Игорь Шкляревский, имеют свою особую, необъяснимую природу и манеру письма. Ослепительные образы, и в то же время всё ясное и простое охарактеризовать совершенно невозможно!
Завораживающая картина, мы реально и зримо находимся внутри неё. Приметы эпохи, жемчужины языка и речи, приметы окружающего нас мира трав, цветов, деревьев... Сколько красок, прозрачности и света, сколько воздуха… Полотно века! Ничем не хуже, чем у русских художников-передвижников! Несказанная первозданность бытия! Мистическая грань детства, манящая и зовущая, – символ вечного возвращения на круги своя. И вновь загадка – другое стихотворение «Возвращение», в котором разлита некая чувственная энергия, неподвластная времени, быть может, энергия памяти, беспредельная и бессрочная:
Обернусь назад, где за холмами
Там, где дым Отечества плывёт,
Я бежал босым навстречу маме,
Начиная в будущность полёт.
И кружа со стаей снегириной
Над страной, где зреют зеленя,
Нёс на шее образок старинный
Тот, что мать надела на меня.
Веря в то, что совладав со тьмою,
Сполохами звёздного венца
Снегири вернутся в дом – зимою,
Чтоб остаться с прошлым, до конца…
Представьте себе: один волшебный день, длящийся бесконечно, целую жизнь… День счастья, полный чудес: «шелест ледостава», «синяя бахрома» на деревьях, «ельник», «холмы», «стая снегириная», и ещё «образок старинный» – золотой венец того давнего судьбоносного дня… Фантастические новые сюжеты рисует автор, ничем не уступающие некрасовским: вот она, долгожданная «пора Новогодья», настоящая сказочная история, которая так похожа на детство всей деревенской детворы. Стираются даты и времена, летят годы и десятилетия, а бабушка – добрая хранительница домашнего очага – по-прежнему иконописно совершает свою благословенную молитву. Самая непонятная вещь в мире – время. И – что особенно восхитительно: вслушайтесь в этот зимний столь мелодичный и хрустальный напев, с ним никак не расстаться и уже не остановиться на короткой стихотворной цитате:
Берёза, сосна и осины
Под звонкой пилою поют.
Забытые детства картины
Во снах в караулы встают.
И вот уже тянутся дровы
На дровнях – в родное село.
Где снеґа под самые кровы
Бревенчатых изб намело…
И снова смыкаются годы,
Как створки ворот за спиной…
Выходишь – иные погоды,
И ветер, и воздух иной.
Тому миновало полвека…
Но только опять и опять
В озябшей душе человека
С поленьями сани скрипят.
И бабушка крестится снова,
Встречая под вечер обоз –
Предтечу Спасенья печного
В рождественский лютый мороз!
Исключительная звучность! Настоящий художник представляет нам несколько поэтических измерений: реальное, историческое и измерение родовой памяти. Поразительно: стихи Андрея Шацкова, посвящённые деду, сыну, насквозь пронизаны невиданной любовью к ближнему. Именно эту силу духа, вплоть до полного самоотречения, безраздельную любовь к Родине, внутренний патриотизм, основанный на героическом прошлом, он так предельно искренне смог передать в своих произведениях и донести до своего читателя. Его мужественный дед Шацков Андрей Георгиевич был командиром гвардейской стрелковой дивизии. Главной составной частью стрелковой дивизии является пехота. А у пехотинцев, как известно, совсем недолгая жизнь, потому что любая атака может оказаться последней. Здесь имеет смысл подчеркнуть ярко выраженный «духовный опыт стояния за правду и справедливость во время Великой Отечественной войны», им буквально пропитана вся поэзия автора, на что обращает внимание и критик Вячеслав Лютый.
Он Никополь когда-то брал с налёта.
Не выдала усталая пехота,
Когда за дедом грозно встала в цепь...
Всегда в России были генералы,
Которые в атаках умирали,
И окропляли кровью злую степь.
Дед всегда – впереди, защитнику Отечества отступать некуда. Жертвенность, верность своей земле, родовым корням – такова Вселенская твердь русского воина и такова доблесть русского оружия:
За нами – Бог, а впереди князь Игорь –
Добрался до заветного Донца,
Чтоб на скрижалях вечности героям,
Застыть единым нерушимым строем
И досягнуть до звёздного венца!
Да, тогда были живы ещё герои той Великой Победы, тогда торжествовала правда и справедливость, вера в людей и Державу. До сих пор в душе поэта – незаживающая рана о некогда единой, но потерянной стране, её нерушимых скрепах. Нам пришлось пережить фарс и одновременно трагедию нашей истории. «Где ты, мой двадцатый – золотой, / С орденом Победы на мундире?!» – вопрошает и восторгается автор. Незатронутым осталось одно: любовь и память. Коммунальная квартира: уже забылись чьи-то лица, но как долговечны предметы, приметы прошлой эпохи. Боже мой, насколько же он прав в том, что «век двадцатый – это на века! / На другие – времени не хватит!». Нестерпимо больно, ведь с ним что-то ушло безвозвратно.
Хотя, пожалуй, самые пронзительные стихи, в которых тоже много боли, много горькой безнадёжности и невосполнимой потери, – стихи о сыне. Эти драматические произведения могли бы составить отдельный цикл. Жжёт невыносимой мукой память, «горит зима», и прощёное воскресенье ещё острее, неотвратимее напоминает о наших обидах и грехах: «Мой сын, ушедший дымом в синеву, / Не вымолвив отцу прощенья слово... / «Прости за то, что я ещё живу» / В России непрощённым жить – не ново!» Философия жизни, мира, философия одинокой человеческой души, когда всё, сокрытое внутри тебя, вдруг заговорило, и безмолвная боль о сыне ожила, чтобы слиться с вечностью… «А вечность течёт и уходит в песок – / Прибрежный песок камышовой протоки. / И с устьем сольётся далёкий исток / Той жизни, чей Богом отмеренный срок, / Позволил родить эти грустные строки», – эмоционально сдержанно напишет Шацков, так и назвав своё стихотворение «О вечности», вероятно, навеянное ему холодными ветрами на краю кладбищенского погоста, на зыбком пограничье жизни и небытия. Смерть как тайное присутствие, ибо небытие переносит в сферу земного: «И сын возвращается вечной зимой, / Полночную дверь, открывая без стука. / Мы были когда-то единой семьёй, / Теперь он кружит горюном над землёй / И плачет слезой нерождённого внука!» – последняя строка, она сродни живой боли. Когда неминуем катарсис, нечто глубокое, истинное, исцеляющее, который, оказывается, для подлинного художника возможен в одном небольшом произведении. Как продолжение темы – иная эпическая история «Наша судьба», где поэт поднимается над миром, над собой, над творчеством. Мифопоэтика Андрея Шацкова не знает границ. От «стен Твери, уничтоженных волей Батыя», от горящей в веках «Владимира башни» рвётся «чёрным вороном с пашни» душа отца, душа автора-героя, преодолевающая эпохи: «Я ищу тебя, сын, средь ушедших полка / От июньской земли в Волопаса созвездье». Лишь суровая «мужская слеза», уверен критик Лев Аннинский, на обнажить нерв этой «блуждающей боли». Но всё же надежда есть: «воздвижится новая крепь», и если «прерывается род…», то никоим образом не прерывается нить, связующая поколения. В завершение этой авторской мысли, преображающей весь мир, не знающей страха, преодолевающей душевную усталость, звучат исполненные таинственно-торжественной печали строки: «Слышишь, кто-то трубит – / меднолик и крылат: / Это наша судьба пролетает над нами». И чувствуешь, что печаль сменилась тихим вдохновением.
3
Андрей Шацков – исключительный певец русской природы. Она – живое и возвышенное существо. «В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык», – великолепно когда-то сказал Фёдор Тютчев. Однако у каждого художника своя палитра, свой характер, свой стиль. Природа не создаёт ничего лишнего. Пейзажные стихи Шацкова невероятно красочные, метафорически насыщенные. Он как всегда отдаёт предпочтение древним истокам и мифическим образам: его «Журавель» – языческая тайна, содержащая в себе трагизм бытия, природы, человеческой жизни и в то же время – это одухотворение бытия.Мне в ночь приснился серый журавéль.
Один, среди змеиного болота –
Случайной цели звёздного полёта...
У каждого своя судьба и цель.
Он, меткой дробью встреченный, не мог
Нести в зенит израненное тело.
На кочках сукровицей клюква рдела,
И солнца шар проваливался в мох.
…………………..
Не все взлетят в целительную синь,
Оставшись навсегда на склоне лета,
Где всё туманней время до рассвета
И всё печальней свет Звезды-Полынь.
В единственной пророческой книге Нового Завета – Апокалипсисе – есть библейское Откровение: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»…» (Откр., 8: 10, 11). Этот пророческий образ здесь отнюдь неслучаен. Человек и природа в своём единстве составляют символико-аллегорическую форму взаимосвязи. Можно ли вернуть душевную гармонию в этот общий, тесно соприкасающийся мир? Всё начинается внутри вас. Ведь были же времена внутреннего покоя, и ещё живы в памяти «Эти годы», они приходят в снах, чтобы навсегда остаться в одноимённых стихах, олицетворяющих целый поэтический космос:
Задыхаюсь от нежности к этим годам,
И в былое опять возвращаюсь упрямо…
В нём – цвели георгины по дачным садам,
И спускалась с крыльца синеглазая мама.
И парил над верандой дощатый балкон.
И скрипели под шагом сандалий ступени.
И взлетал поутру херувим-махаон
На процветшие гроздья махровой сирени.
И бежали в торосах коры муравьи
До вершины сосны, подпирающей небо,
Охраняющей лучшие годы мои
С молоком и краюхою тёплого хлеба.
Со слюдою стрекоз, со слезами росы,
И царапиной, честно полученной в драке.
С летним зноем в канун приближенья грозы,
И любовью навек к самой первой собаке.
Увы, время скоротечно. Милая и нетленная картина былого окружена мягким иконописным мерцанием: «Но легла на бумагу годов вереница / Тех, которых теперь не предам, не отдам. / Да не имут они ни сомненья, ни срама… / Я несу их на холм, к заповедным цветам / Под которыми ждёт синеглазая мама». Созерцание природы, её таинственных моментов всегда сопряжено с душевными переживаниями и подвластно лишь тайновидцам человеческого сердца. Снег – главный образ авторских пейзажей.
Только самозабвенно любя это бескрайнее «русское пространство», можно и в новом веке создавать шедевры, ничем не уступающие лучшим классическим образцам:
На города, леса и веси,
На скаты крыш и поймы рек,
Как телеграмма с грустной вестью,
Неотвратимо падал снег.
О, сколько нежности и лени
В снегах, летящих без конца...
Сугробов белые колени
Согнула вьюга у крыльца.
Лежало русское пространство,
Надсадно кашляя пургой,
Передний край степного ханства,
Окраин запада изгой.
Но Божьим промыслом хранимо
Из края в край, из века в век...
Над всей землёй неутомимо
Неотвратимо падал снег!
Какая завораживающая музыка зимы! Снег Шацкова запомнится надолго, он на все времена. С ним связано не одно таинство: и «октябрьского Покрова», и «Рождественской ночи», и «Иорданской проруби Крещенья», а впереди – весна Светлого Христова Воскресения – праздника «Пасхи причащенья»: «И есть любовь, которая была / Иконной «нерушимою стеною». / И выпал снег… Земля опять бела. / Как два крыла, простёртых надо мною!» («И выпал снег»). Христос говорит притчами, то есть образами и иносказаниями, что многим людям не дано знать тайны Царства Небесного. Могучий дух Земли и Неба, Воды и Огня в пейзажной лирике поэта потрясает пространственными метаморфозами. По своей превосходной красоте его пейзажные зарисовки созвучны полотнам, принадлежащим кисти известных русских живописцев, и кроме того, могли бы стать их поэтическим сопровождением!
Слово Шацкова, как и тютчевское, проникнуто глубинным, трепетным пробуждением природы, оно раскрывает целый мир мыслей, чувств, корневую связь с родной землёй. «Нет, моего к тебе пристрастья / Я скрыть не в силах, мать-Земля!» – так изливал душу в своих стихах Тютчев. «Предчувствием весны», в которой заключается сила души человечества, живёт и Шацков: «Январь – словно март с голубыми сугробами. / Февраль, как апрель – в сите синих проталин. / Холмы оседают под снежными робами. / Их абрис – у южного склона притален». Как личность оригинальную, особенную, поэта волнует и влечёт к познанию окружающего мира бесконечный круговорот явлений, происходящих в природе:
Дожить до весны – окаянной, безбашенной,
Чтоб сердце летело за птичьими кликами
Над кручей реки, красноталом украшенной
И к небу ползущими ввысь повиликами!..
Но снова дороги скрипят под полозьями
Влекомыми в белой попоне конями…
Лишь пёс на крыльце, под холодными звёздами,
Всё цедит весенние ветры ноздрями.
Причём стоит признать, космизм поэзии Шацкова вобрал в себя планетарность Тютчева, обогащённую достоверностью и детальностью картин Фета. Многовариантность ассоциаций – свидетельство высокого художественного мастерства в творчестве любого художника. «Сырой июнь» – очень зримое, ослепительно колоритное произведение Андрея Шацкова:
Июньской погодой не балует лето,
Считая себя августейшей особой.
Но всё же закаты живут до рассвета,
Но всё же стрекозы кружат над осокой.
И чайки, с волны поднимаясь устало,
Кричат, как всегда, о минувшем тоскуя.
И дрогнуло сердце в кустах чернотала,
И вспомнили губы ожог поцелуя...
Наступило лето, длина которого – годы. В нём каждый день щедро облит светом, пусть и дождливым, и расписан чистейшими прозрачно-сочными красками, в калейдоскопе которых нет-нет да и порадует солнечный луч рассвета. В этом сказочном месте сосредоточена немыслимая концентрация лучших мгновений, каждая частичка которых отзывается монотонным криком лесной птицы-кукушки… Лирические авторские сюжеты создают свою собственную художественную реальность. Поэтический цикл, посвящённый августу, несёт полноту пейзажных образов: стихи-предощущения близкой осени, её листопадных мотивов: «Воспоминания об августе»; «Август – 2004»; «Август – 2005»; «Август – 2007»… и просто «Август»:
Август – время вкушенья плодов,
И медов, и расчёта по давности срокам.
Где-то в городе Рузе блуждает любовь,
Согревая последним теплом по дорогам.
Какую-то особую магию текста таит в себе эта Вечная Книга Бытия. Палитра красок здесь разобрана на мельчайшие оттенки, пасторально, пастельно-мягкая кисть будто едва скользит по холсту, создавая проникновенно-лирическое настроение. Мы явственно слышим мифологические голоса леса, реки, вересковых и полынных трав, поздних осенних цветов, «звёздных ливней»: «А под горкой уже холодеет река, / И горчит разнотравье полынью и тмином. / И – вальяжные – в осень плывут облака / Мимо сосен, и вечности дремлющей – мимо». Давайте посмотрим, какая игра света и тени в его неожиданных натюрмортах. Цветы – эти божественные создания, – пожалуй, настоящее чудо поэзии! Художник сотворил литературные фрагменты потрясающей красоты. К примеру, «Фиолетовый стих», в котором присутствуют и насыщенная матафоричность, и густые словесные мазки маслом, как будто заглушающие хрустальную поэзию Тютчева: «Чтобы август над миром лиловым / Отлетал горевым сизарём, / Тихо падают сливы тяжёлым / Фиолетово-синим дождём». У автора свой поэтический сад! Прекрасное – всегда празднично. Он раскрывает национальный космос цвета, поражающий нежным блестящим радужным разноцветьем:
Снова ночи таинственный бархат,
И безмолвно глядят в высоту
Флоксы... Боже мой, как они пахнут
В осенённом Успеньем саду.
В эту терпкую пору до срока
Не уснуть средь древесных купин...
Флоксы, астры стоят у порога,
А на клумбе цветёт георгин.
Мы растворяемся в пространстве красоты, в пространстве живой свежести его цветовой метафоры. Гениальное произведение не может стать чем-то привычным, обыденным. Шацков, перекликаясь с тем же Фетом, выступает как лирик-импрессионист: «Задержать до последнего вздоха / Заповедных цветов аромат. / Гладиолусы... Школа... Эпоха, / Где стихи заглушали грома!» Святой праведный Иоанн Кронштадтский тонко заметил: «Цветы – остатки рая на земле». Цветы и любовь… «Флоксы... Боже мой, как они пахнут, / Словно горькие губы твои!» – и музыка с её пленительной романсовостью, и живопись с очаровательной игрой и прелестью красок соединяются в произведении Андрея Шацкова в одно великое искусство слова.
В природе есть свой язык, своя душа. Идёт снег, дождь, шелестят листья, пахнут травы и цветы… Это всё божественные явления, чудеса, божественные моменты в жизни человека. И жаль умирать именно из-за этих божественных проявлений. Жизнь, по мысли автора, предстаёт как Божественное провидение, как притяжение любви и вечности.
4
Стихи Андрея Шацкова тем и хороши, что буквально в каждом из них мы ощущаем его признание в любви всему сущему: Вселенной, родной земле, близким людям, всему дорогому, что окружает поэта. Без доверия миру нет искусства. Ведь любовь чувствуют и познают Сердцем. Ибо только она дарует нам идеальную гармонию. Может ли быть на свете что-то сильнее материнской любви? Да, если только это сыновняя любовь к матери:В День мамы мороз отпустил поутру.
Упали снега на осины.
Я в церковь у краешка леса приду
Отметить её именины.
…………………
В надмирных краях, посреди палестин,
Откуда слетают зарницы,
Меня дожидаются мама и сын.
И бабушки старые спицы.
Небесная Мать, утоли мою боль,
Утишь бесполезные слёзы...
А снег на плечах – словно едкая соль.
И память, как жало занозы.
Пронзительно, исповедально и совершенно очевидно, что здесь органично и ощутимо автор воспроизводит канон традиции катарсиса, и он способен преображать его в соответствии с духом времени. Вот так и надо любить, до самозабвения, до собственного, личного умаления. Отрадно и то, что образы женщин сияют у него подобно путеводным звёздам. Памятуя пастернаковский афоризм: «Быть женщиной – великий шаг…», – который Шацков использует в качестве стихотворного эпиграфа, он создаёт свой опоэтизированный образ-гимн «Ты – женщина!..» Возвышенно-романтическая эмоциональность, безмолвная и торжественная природа, одические, объятые любовью строки: «Ты – женщина-осень, готовая вечно в отлёт, / Забыв прихватить эти скромные строки в дорогу! / Ты вся – перводень, первоцвет, перволёд. / Ты лествица в небо – тропинка, ведущая к Богу». «Женщина-праздник», «женщина-ода!», «женщина-небо!», «женщина-воздух!» – такие высокие, но отнюдь не высокопарные сравнения находит автор, какие сегодня в нашей рационально-информационной эпохе ни у кого не встретишь.
При всём притом женские образы в произведениях Андрея Шацкова усложняются и обретают многогранность: «Те женщины приходят по ночам / Из прошлой жизни, из минувшей дали… / Их покрывают звёздные вуали, / Струятся плащаницы по плечам». Нечто блоковское, легко сквозящее и притягательно-таинственное… «Пусть женщины приходят на порог / Из прошлого, на позднее свиданье. / Чтоб было не напрасным ожиданье / Святой любви, и да хранит их Бог!» – надзвёздные голоса далёких женщин, оставшихся в прошлом, стремятся ввысь, не приближаясь к земле… Ведь реальность – мираж, главное – душа, не страшащаяся любить… Это своего рода и прощение, и благословение, и посвящение поэта, боготворящего её Величество – Женщину! Любовь – она как Искусство, бессмертна. Вряд ли стоит вообще комментировать столь вдохновенные строфы Шацкова. Впрочем, как и следующие, правда, уже посвящённые памяти его брата Владимира:
А печаль, как печать, паутиной повисла в углу.
И над дедовским домом тускнеющий нимб листопада…
Воскрешаем Любовь, расточаем вечернюю мглу.
Вифлеемской звездою горит негасимо лампада!
Любовь как Соборное целое, привносящее гармонию и в поэзию. Нет ничего сильнее и значительнее в жизни, чем любовь! Она сродни предназначению, указанному человеку свыше. В искусстве поэзии должна быть образная высота. Диалектика души поэта настроена на магическую остроту восприятия мира. Образ, символ, метафора, соединяясь вместе, усиливают смысловую нагрузку каждой строки, содержащей тайные мысли и тайные смыслы бытия:
Спят пруды. Свисает снег мохнато
С прибрежных веток бахромой.
Здесь вдвоём бродили мы когда-то.
Сколько лет минуло, Боже мой!
Только всё равно, когда в смятеньи,
Пустоту почуешь за спиной,
Вспомни: наши два пруда Оленьи
Осиянны тайной неземной.
Где перед тобою на колени,
Не приемля прозы суеты,
Стал поэт, обняв пруды Оленьи, –
Светлые московские пруды.
Странная лирика, всепоглощающая волшебной музыкой слова: «Оленьи пруды» – стихи, на которых лежит отблеск утончённой художественности. И женщина, прежде всего – неземное Божество. Любовь и окрылённое этим чувством творчество всегда идут рядом. «И в тайне сумрака немого / Лишь слабо светит под звездой – / Как память дальнего былого – / Пустынный купол золотой...» – что-то похожее некогда писал Тютчев, гуляя по царскосельскому саду. Иконописная мифопоэтика Шацкова тоже пронзает до глубины души: «Женщина, которой муки ада / Посланы с любимым на земле».
Но как бы там ни было, для истинного творца всё величие и своеобразие заключается в слове. Помните, у Фета: «Шепнуть о том, о чём язык немеет, / Усилить бой бестрепетных сердец, / Вот чем поэт лишь, избранный, владеет, / Вот в чём его и признак и венец!». Искусство служения Слову поднимает настоящего художника до немыслимых высот. Однако творчество – переменчивая планида. И чужие стихи – та же реальность, какую нужно ощущать, вживаясь в чужие тексты. «Так бывает» – скажет на сей раз в своём одноимённом произведении Андрей Шацков:
Влюбляясь в чужие стихи,
Ждёшь прихода своих, что родятся под утро…
И они зазвучат, из-под самой стрехи
Воробьиной капелью в лучах перламутра
Этой новой, дарованной Богом, зари
Нисходящей в пурпуре – Любви-Всецарицы.
Так бывает…
Кому-то судьбою дана
Этой вечной любви безответная мука!
Та – которая сеет на землю, как снег,
Прилетев поутру из чужого созвездья…
Так бывает,
смирись, отложи оберег,
Отведи ото лба треуголье трёхперстья.
Неисчерпаемое богатство русского языка! Таинственные церковнославянские письмена, лествица в Небо, поля заповедных слов, где горний свет несёт поэтическое озарение. Чистота русского слова и народной речи! К тому же он пристальный поэт-философ, как и Тютчев, который творил между «суетой беспощадною» и «благодатною тишью…» Шацков, по мнению критика Лютого, скорее, близок писателям первой волны русской эмиграции. Его драматическому творчеству присущи свет и тьма, свет и сумрак. Однажды прочитанный, поэт не забывается во всех оттенках гармонии и дисгармонии света и тени. Так или иначе принимая саму реальность, зримую материю, его влечёт познание сущности мироздания и человека, когда открывается пробуждение интуиции. Бытует мнение, что интуиция – это некое мистическое состояние сознания человека.
Как хорошо на свете просто БЫТЬ...
Всё остальное: мимо, мимо, мимо.
Гулять с собакой, женщину любить,
Когда тебе любовь необходима.
………………….
Как хорошо глядеть в небесный свод.
И, на щеке почуяв солнца ласку,
Знать – в горней выси бабушка живёт,
Которая тебе читала сказку.
Материя жизни истончается и возникает ощущение сквозящей метафизики. Пожалуй, три таинственные звезды: Фёдор Тютчев, Афанасий Фет, а ещё Андрей Шацков – тоже русский художник, но уже третьего тысячелетия. Они мистически привержены к образам звёздного неба и одухотворения ночной тьмы. Как заметил Ходасевич, тютчевское слово несёт мысль, фетовское – впечатление. Что в полной мере характерно и для Шацкова: ясность, краткость и образная концентрация стиха. Мимолётность человеческого бытия. Время и пространство. Жизнь и Смерть. Но жизнь побеждает и торжествует. Не случайно ему так же близки все поэты-любомудры, славянофилы: А. Хомяков, В. Одоевский, Н. Данилевский, П. Чаадаев, В. Соловьёв, К. Леонтьев, Н. Бердяев, Н. Фёдоров, Г. Федотов, Ф. Достоевский, которые предопределяли России провиденциальный православный путь.
Через отчаяние, пустоту, через потери и обретения – к духовному просветлению, к надежде и вере – идёт Андрей Шацков! Только великий мудрец и великий гуманист, не испытывающий страха, не боящийся в своём завтра увидеть чаемый финал, только человек, любящий жизнь, и только эмоционально сильный поэт, обладающий столь пронзительной лирой, может написать так откровенно и правдиво:
И чувствовать дыханье милых мест,
И знать, что впереди годов немало...
Пока один останешься, как перст,
И с головой нырнёшь под одеяло.
И будет дождь струиться по лицу.
Холодный дождь, твои вбирая слёзы.
Как хорошо... что жизнь пришла к концу,
Наполненная рифмами, без прозы.