Костров Владимир Андреевич

ВЕЧЕР

В бетонно-электрическом раю,
подбив итог находкам и потерям,
скорей впустите в комнату свою
смышлёного и ласкового зверя.
Пред лампою, перед ночным костром,
из темноты он выйдет в свет из тени.
И завиляет радостно хвостом,
и голову положит на колени.
И возложите руку, как печать,
и отодвинет прошлое завесу,
и варварская древняя печаль
к вам в комнаты надвинется из леса.
Прислушайтесь, как часто дышит бок,
потрогайте, как шерсть его прекрасна.
Для зверя вы не старший брат, а Бог…
А Богом быть тревожно и опасно.
Пёс – на полу, растения – в углах.
И в зеркале – твоей заботы маска,
на газовой конфорке – не углях –
добытое в «Дарах природы» мясо.
Все то, что так понятно было днём,
перерезают красные сполохи.
Да это пишут на стенах огнём
электрики, как демоны эпохи.
Но тут замок прищёлкнет у дверей,
и женщина проступит в свет из тени,
и, как собака, женщине своей
ты голову положишь на колени.

* * *

Памяти Юрия Кузнецова

Как собаку на исходе лета,
Задремавшую в тени сосны,
Не будите спящего поэта –
Пусть он видит золотые сны.
Нет теперь в Отечестве кумира,
В опустевшем доме нет огня,
Брошена классическая лира,
И осталась только злоба дня.
Только одинокая природа,
В звёздном отражённая окне,
Музыку небесного рапсода
Слушает в озёрной тишине.
И не ждите нового завета,
Если звуки неба не слышны,
Не будите спящего поэта –
Пусть он видит золотые сны.

* * *

Едва луна печально озарила
Ряды холмов в туманном далеке,
Моя душа опять заговорила
На неземном, но внятном языке.

О том, чего слова не обозначат,
О том, что не случилось до сих пор.
Ах, лунный свет, он так поет и плачет,
Как в старой церкви тихий
детский хор.

Идёт в прилив ликующая сила
По клеверам и стеблям чабреца.
И рыжая колхозная кобыла
Целует вороного жеребца.

Ах, лунный свет, врачующее
зелье,
Магнит небес, трави меня, трави.
Ты для того сошёл на эту землю,
Чтоб я любил и плакал от любви.

* * *

Закат приморский умирает,
и чайка реять устаёт.
А в парке музыка играет,
и сладко женщина поёт.

И снова молодость маячит,
как наваждение, как сон.
Ворчит тромбон, и скрипка плачет,
и обольщает саксофон.

И взоры бродят, пламенея,
среди каштанов и аркад.
Златые цепи Гименея,
на травы падая, звенят.

О нет, компьютерным железом
так сладко сердце не проймёт.
Сияющий, за волнорезом
проходит белый теплоход.

Зачем ты, сердце, замираешь?
И почему желанья ждёшь?
Зачем ты, музыка, играешь?
О чём ты, женщина, поёшь?

* * *

Полон взгляд тихой боли
и страха,
Что тебе я могу обещать?
На пространстве всеобщего
краха
Обещаю любить и прощать.

Всей судьбою своей окаянной
Обещаю не прятать лица.
Обещаю любить постоянно,
Обещаю прощать до конца.

Ты в глазах у меня не седая,
Ты смеёшься, беду отводя,
Вся желанная, вся молодая,
В тонких линзах из слёз и дождя.

Прогони эту злость и усталость,
Нас вдвоём и судьбе не избыть.
Всё пропало, а сердце осталось,
Обещая прощать и любить.

* * *

Опять в ночи набух валежник.
Опять глаза твои – ничьи.
Опять капель.
Опять подснежник.
Опять грачи.
Опять ручьи.
Вновь соловей всю душу вынет,
В груди гнездо своё совьёт.

И вновь – во взлёт.
Опять – навылет.
И – до рассвета напролёт.
Мои дела безумно плохи,
Но свет течёт с твоей руки,
Опять судьбе, опять эпохе,
Опять рассудку вопреки...

* * *

Есть. Есть в Отечестве моём
любви моей предмет,
которому, как и любви,
цены на свете нет.
Он не отбрасывает тень,
но излучает свет.
Не лазер.
Не алмаз.
Не скань.
Не радий. Не свинец.
Он сам, не рассекая ткань,
доходит до сердец.
И сокрушающий его
им будет сокрушён.
И сокращающий его
сам будет сокращён.
Бесплотный, он смыкает плоть
перед лицом невежд.
И волчье солнце не взойдёт
над кладбищем надежд.
Он как вина и как судья
Передо мной предстал.
Предмет словесности. Судьба.
Магический кристалл.