«ЯРВАМАА»
Транспорт «Ярвамаа» № 547 обнаружен и идентифицирован в мае 2021 года совместной экспедицией Разведывательно-водолазной команды и Морской инженерной компании «Фертоинг» «Поклон кораблям Великой Победы. 180 миль до Ленинграда. История Таллинского прорыва на современной морской карте». Эстонский пароход английской постройки, 1894 года. В Таллине принял на борт около 800 человек, в основном военных моряков из штабов КБФ и Бригады торпедных катеров, а также флотское имущество и вооружение со складов в Таллине. Вечером 29 августа был тяжело повреждён ударами немецкой авиации, от попаданий авиабомбы загорелась центральная надстройка. Поздно вечером 29 августа подошедшие на помощь тральщики спасли с горящего «Ярвамаа» более 500 человек. К концу дня 29 августа на «Ярвамаа» помимо находившихся там пассажиров из Таллина, были спасшиеся с «Калпакса». Выгоревший и пустой «Ярвамаа» затонул утром 30 августа, переломившись пополам в районе носовых трюмов. Корма транспорта возвышается над грунтом, а переломившаяся носовая оконечность погрузилась в грунт до уровня палубы. На носу судна обнаружен сильно коррозировавший судовой колокол, название на котором не читалось.В Минной гавани мы вошли по трапу на верхнюю палубу грузового транспорта под таким названием. Вечерело. Подбегали одиночки, чтобы сесть на корабль. Затем пароход отшвартовался и вышел на рейд (по документам судно вышло из Минной гавани после 22 часов 27 августа. – Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова), чтобы встать на своё место в кильватерном строю себе подобных и боевых кораблей Балтийского флота.
Ночь стояли на рейде. Ранним утром 27 (на самом деле 28. – Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова) августа 1941 года армада кораблей двумя кильватерными колоннами на установленных дистанциях двинулась в сторону Кронштадта. Таллин горел. Немецкие пушки изредка стреляли по нашим кораблям, боевые корабли отвечали.
Остался за горизонтом Таллин. Мы с облегчением вздохнули, считая, что благополучно ушли от немцев. Но так казалось вначале. Трагедия этого похода была впереди.
Наши корабли шли по минным полям Финского залива, загаженного немцами и нашими моряками, под артиллерийским обстрелом с берега и постоянной бомбёжкой немецких самолётов. У нас прикрытия с воздуха не было, кроме арторудий и пулемётов боевых кораблей. Транспорта, такие как наш, никакого вооружения не имели. В этих условиях транспорта несли большой урон, от немецких самолётов особенно.
Наш транспорт подвергался воздушному нападению 12 раз. В 11 случаях он благополучно маневрировал и уходил от прямого попадания бомб.
Прошло более суток нашего хода. По пути движения мы встречали плавающих людей в море, отставших от разбитых кораблей. Каковы бы ни были потери, оставшиеся корабли продолжали идти вперёд без остановок. Немцы усилили охоту за боевыми кораблями, особенно за лидером Балтфлота крейсером «Киров». Он маневрировал среди кораблей, уходил от торпед, подводных лодок и охотников.
Но от одной торпеды ему было трудно уйти, выручил сторожевик, пожертвовав собой (Речь идет о гибели эскадренного миноносца «Яков Свердлов», шедшего в охранении крейсера «Киров». Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова). В целях спасения боевого флота командование приняло решение, и был отдан приказ «Полный вперёд». Естественно, тихоходные транспорта отстали, лишившись боевого прикрытия, стали беззащитными мишенями для немецкой авиации.
29 августа участились случаи авианалётов немцев. Участилась гибель транспортов, а ответить на налёты могли только личным оружием, которым располагали люди – винтовками, пистолетами и в редких случаях это были пулемёты. На нашем транспорте был ручной или станковый пулемёт. Но это оружие для самолётов – что слону заноза. Каким-то чудом у нас оказался «Максим». Приспособили его для стрельбы по самолётам. Руководство этим делом взял на себя ЗНУ-Таллин капитан Журин. При одновременной штурмовке трех немецких самолётов по нашему кораблю, Журин и ещё двое прямым попаданием были убиты возле пулемёта. У Журина голова была пробита со лба навылет в затылок. На воде появлялись всё больше подбитые корабли. Всё больше плавающих беззащитных людей, просящих о помощи. Живые оставались плавать, а корабли шли без остановки, не желая жертвовать тысячами человек для спасения двух-трёх…
Прошло более половины дня 29 августа. Прошли мы мимо острова Гогланд, где был наш армейский гарнизон. Произошло короткое затишье. Мы уже было начали предвкушать благополучное наступление ночи, которое прикрыло бы нас темнотой. Утром мы могли быть в Кронштадте. Это были мечты, спасительное обольщение надеждой. Тихо мы беседовали с начальником техотдела капитаном Орловым о благополучном исходе плавания, сидя на настиле трюма. Море несколько успокоилось.
Вечернее солнце сияло перед закатом. Всё это способствовало радужным надеждам. Казалось, благополучию уже ничто не угрожало.
Около пяти часов вечера снова три самолёта один за другим показались на горизонте от солнца, они шли прямым курсом на наш корабль. Я говорю Орлову: «Сейчас будет штурмовка, нужно быстро прятаться» и побежал за чугунные механизмы стрел и присел на корточки. Орлов пошёл прятаться под брезент. При пулемётном обстреле пули свистели над головой и рикошетом застучали по всей палубе. Я почувствовал у рук и ног какое-то мгновенное подёргивание. В трёх местах были пробиты мои штаны и гимнастёрка, а на правой руке повыше локтя почувствовал разливающееся тепло – тепло крови. Пошевелил рукой – действует. Но с помощью товарищей я решил перевязать рану, для чего по трапу спустился в трюм, где мы размещались. На месте оказался мой помощник Небольсин, он мне и перевязал руку. Не поспел я надеть гимнастёрку, как услышал частую дробь ударов пуль и осколков об обшивку корпуса корабля, а затем взрыв в трюме корабля, волной которого меня отбросило в угол. Это было
12-е нападение на наш транспорт.
Бомба попала в капитанский мостик, прошла вниз в трюм, где и возник пожар. Корабль потерял управление, на плаву юлил. При взрыве деревянный настил на трюме выбросило в море, так же как и наш трап. Все, кто был на настиле, в том числе и Орлов, исчезли. Они погибли в море. Пожар и едкий дым выгоняли всё, что было живого. Раненые и изувеченные тоже стремились выбраться из этого пекла. Я хотел надеть противогаз, чтобы защититься от дыма, но его тоже не было на месте. Тогда я решил ускорить свой выход. Поднятые мои длинные руки оказались ближе к людям, находившимся на верхней палубе. Усилием четырёх человек я был поднят наверх.
Мне сразу бросилось в глаза погружающаяся мачта корабля впереди, примерно в 200 метрах от нас. Ясно, утонул ещё один корабль. По левую сторону примерно на том же расстоянии горел и разламывался другой корабль (Автор наблюдал гибель санитарных транспортов «Алев» и «Калпакс». То судно, мачты которого видел автор, это «Калпакс», а разломившееся по левую сторону – это «Алев». Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова). Было видно, как сновали люди, в человеческом месиве ища спасения. Но через пару минут и он потонул в морской пучине. Сначала образовалась на воде какая-то воронка, а затем она затягивалась водой в круговерти. И море приняло прежний вид, только плавающая рухлядь, бочки и доски говорили о произошедшем. На одном водном поле почти одновременно было разбито три корабля. Крики о спасении на воде и на палубе нашего корабля – сотни, а может, и тысячи – все сразу и одновременно создавали ад, в котором редкий человек мог не сойти с ума.
На палубе, откуда ни возьмись, появился комендант корабля и громогласно объявил: «Товарищи, кто хочет жить, спасайтесь на воде, а у меня в трюме мины. Стоит взорваться одной, как ничего от корабля не останется».
Корабль горел, плавал и юлил. Я стал беспокоиться о плавсредствах. Но на корабле не было уже ничего – ни лодок, ни бочек, ни плотов и спасательных поясов, ничего. Посмотрел на правый борт корабля, где был сброшен канат, а на нём десятки людей висели на руках, как рыбёшки на кукане. «Нет, – подумал я про себя, – это смертники». Верхние давят на нижних, их руки не выдерживают и их подминает под себя юлящий корабль. Я продолжал поиск плавсредств и неожиданно вспомнил о гальюне, где был дощатый настил. Добрался посмотреть, оказалось, всё как было, доски целы. Рядом с уборной приметил громадный слесарный рашпиль. При его помощи оторвал одну доску, но она мгновенно из-под моих ног была унесена. Осталось две доски. Теперь я использовал метод самообороны – отрывая доски, защищался от преследователя сзади. Взял эти две доски подмышку правой руки, связал поясным ремнём и ещё одним привязал их к себе с левой стороны. Так было спокойнее. У коменданта я попросил выбросить второй канат на втором борту, чтобы спуститься в воду. На палубе царила паника обезумевших людей. Нашлись и такие, которые немецким летчикам в самолётах махали белыми тряпками, сигнализируя свою сдачу в плен. Такие были не только гражданские, но и в военной форме. Стрелялись. Бросались в воду, чтоб утонуть. А сколько потерявших нормальный человеческий облик блуждало по палубе с безумным взглядом! И тут же трупы убитых, раненых и изуродованных. Кругом стоны и крики «Спасите, спасите»… Увидев окровавленное лицо своего заместителя Гришко, я предложил ему спасаться, но ответ был краток: «Что с кораблем, то и со мной». То же ответил Небольсин. Остальных я никого уже не видел, они погибли. В такой обстановке я решил оставить корабль.
Минуты две я постоял на борту возле каната, набираясь решимости. Разулся, сбросил командную планшетку с блокнотом и деньгами. Стою. В этот момент в брючный ремень вцепилась рука молодой женщины. Её рот сказал: «Спасите меня». Умоляющие глаза подтвердили это. Она снова повторила слова о спасении. Я любезно предложил ей спускаться по канату первой. Она отказалась, повторяя слова. Тогда я шагнул к канату, женщина отпустила руки от моего пояса. Я с силой оттолкнулся от корпуса корабля, одновременно бросил канат и упал в море. Вынырнув, я стал отплывать в сторону, чтобы не быть затянутым под корабль. Женщина наблюдала за моим спуском. Я видел её стоявшей на борту, но не решившейся спуститься по канату.
Так я сошёл с горящего транспорта в морскую пучину Финского залива, не видя ни земли, ни берега, без надлежащих средств спасения.
15 часов на морских волнах
17:50 показывали мои карманные часы, остановившиеся, очевидно, как только я попал в воду. С первых минут я почувствовал неприятную прохладу воды Финского залива.
Знает ли человек, на что он сам способен? Знает ли он свои силы и возможности? По-моему, не всегда, а, быть может, всех своих возможностей и не знает. Это подтверждал мой опыт пребывания в водах Финского залива. До войны, в августе месяце я мог быть в воде Черного моря 20–30 минут. Также в воде Дона, а Невы – 5–10 минут, и то в июле. Перед войной, живя в Эстонии, я ни разу не отважился выкупаться. А тут сразу 15 часов при ранении в руку и вслед за пережитой катастрофой.
Я был метрах в 200–300 от своего горящего корабля, кругом, в обозримом пространстве видел человеческие островки на плотах и подручных средствах. В это время немецкие самолёты расстреливали людей на бреющем полёте. Струи огненного дождя из трассирующих пуль направлялись в сторону нашего горящего транспорта. Когда над головой был немецкий самолёт, я послал ему свои рвущиеся из души проклятия – бьёт беззащитных оголённых людей, это ли не вандализм!
Я пытался подплыть то к плоту, то к лодке, к живым людям, но они старались отплыть, едва завидев меня, боясь перегруза своей посудины. Один лишний человек мог потопить всех. Проходили мимо какие-то ботики, паруснички, но никого на борт не брали. Видел подводную лодку, не зная о её приближении. Она стояла, как будто чего-то ждала, на борту были люди (Это «мираж», скорее всего автор видел какой-то катер с центральный рубкой. – Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова). К ней я поплыл, не зная её принадлежности. Вскоре она погрузилась и ушла. Я начал дрожать. Решил плыть к своему горящему транспорту, чтобы погреться. Преодолел уже половину расстояния, как вдруг на нём произошел какой-то взрыв. Столбы дыма и пламени поднялись ввысь. Я остановился, потеряв надежду на обогрев. Чувствовал не только озноб, но и усталость. Про себя подумал, что если так буду мотаться по заливу, надолго меня не хватит. Решил беречь силы до подходящего счастливого случая. Я хотел видеть землю, дорогую мою землю, а коль скоро я её увижу, то уж буду на ней при любых условиях. Но для этого нужны силы. Медленным движением, чтоб сократить холод, держусь на паву бушующего моря. И вдруг увидел плавающую железную бочку. Быстро стремлюсь к ней, хватаю её как спасительницу и стараюсь сесть на неё верхом. Но первая волна выбивает бочку из-под меня. Много раз догонял и терял свою надежду, и всё же оседлать её я не сумел. Тут я вижу на плаву длинную доску. Бросаю бочку и плыву к доске. Коснувшись её рукой, я сразу испытал облегчение, надежду. Доска была метра три длиной и с дюйм толщиной. Лег на неё, обхватив руками, и почувствовал минутное облегчение. Почти блаженство. Был закат. Красивый закат. Я подумал, не может быть, чтоб я больше не увидел тёплого солнышка. Я должен сделать всё, чтоб его увидеть. Для этого я должен за ночь сохранить силы, а утро, может, увижу землю и доберусь до неё.
Темнело. Море понемногу утихало, как бы собираясь ко сну. Вижу, возле нашего горящего корабля кружатся два судёнышка. Подходят и отходят, снова скрываются в темноте. Подплыв, я узнал, что они взяли человек 150 живых, в том числе Гришко и Небольсина. Не прошло и получаса, как транспорт снова вспыхнул, а потом стал погружаться в море со всем содержимым (Фактически полупогружённое судно не затонуло в тот момент, а продержалось на воде до утра 30 августа и скрылось под водой только тогда. – Прим. историка Разведывательно-водолазной команды Михаила Иванова).
Стихали голоса утопающих. Охладевшее тело согреваю небольшими движениями рук и ног. Нет-нет да прорвётся полубезнадёжный голос в ночном морском мареве. Если кто окажется близко, таким же голосом безнадёжного смертника откликнется. Так случалось и со мной. Я подавал голос как сигнал и надежду на спасение. Попал я в перекличку таких голосов и подумал, что они плавают на более надёжных средствах. Кричу им, чтобы они взяли меня к себе, а голоса спрашивают, что у меня есть. Узнав, что у меня большая доска, они разрешили мне подплыть. В страхе, что они меня оттолкнут, плыву к ним. Их оказалось семеро. Они держались за два горбыля, стянутые одной поперечиной. Всем экипажем управлял неповоротливый верзила Медведь. Стоило ему повернуться, как один борт сооружения уходил в воду, другой задирался, и вся команда всё время рассыпалась, бросаясь на вздыбленную часть, чтоб уравновесить её. Я предложил свою доску положить на два горбыля и связать, чтоб получился треугольник. Третий угол взялся держать Медведь, опустив ноги между доской и горбылём. Свои доски, взятые в гальюне, я положил в середине, так что на них разместились трое безжизненных, но ещё дышащих людей. Я их держал всю ночь. Переплетя наши руки, я получил подобие плота из рук. Пытался менять положение их для обогрева, но они мне не помогали. Наконец Медведю надоело уравновешивать «судно», подтягивая утопавших. Стало совсем темно. Подплывали и другие, спускаясь на дно, обессиленные. Забрезжил на востоке рассвет, занималась утренняя заря. И как звуки всякого живого, стали слышны голоса людей. Как и ночью, я подал голос.
До этого молчавший мой Медведь говорит мне: «Бросай свои крики, подойдем выпьем на Большой». Сначала я принял это за шутку, но он настойчиво повторил несколько раз. Потом я вспомнил о Большом проспекте на Васильевском острове и посоветовал Медведю лучше угол плота держать. Медведь всё не унимался, и мне пришлось пригрозить убить его доской, если он не будет угол держать. Угроза подействовала, и он стал лучше держать угол.
Стало ещё светлее. Человеческие голоса на воде оживали и далеко были слышны на спокойном море. То же делаю и я,
надрывая голос, кричу, согреваясь и как бы вызывая надежду. В это время Медведь преподносит новый сюрприз. «Брось кричать, – говорит. – Никто нас спасать не будет. Давай спускаться на дно». Угрозами заставил его утихомириться.
На горизонте появились один, второй, а затем и третий корабли – тральщики. Первый прошёл мимо, голосов на море прибавилось. Прошёл и второй. Я забеспокоился. Как же так? Терялась надежда. Кричу из последних сил и, как бы услышав, третий корабль в 500 метрах на 90 градусов разворачивается в нашу сторону. Смотрю, поднимает людей на борт, то же делают и два первых корабля. Медведь приумолк. Тральщик направился прямо к нашему треугольному плоту. Издали я заметил спущенный с борта толстый смолёный канат и не отрывал взгляда от него до тех пор, пока корабль не сошёлся вплотную с нашим плотиком. Затем я мёртво вцепился в канат руками и ногами и взглянул на наш плот. Трое моих подопечных как сидели с опущенными головами, так и продолжали сидеть кучкой. Медведь сидел с задранной головой, на которой чуть шевелилась чёрная копна волос, а на крупном круглом лице словно два подбитых пятна. Его глаза спокойно смотрели в мою сторону. Ещё один человек, вытянувшийся на досках, лежал мёртвым. Это был прощальный взгляд на наш дражайший спасательный плотик.
Моряки, потянув канат, подняли меня на палубу и тут же отнесли в матросский кубрик на верхнюю койку. Но мои зубы, как и всю ночь, дробью стучали в постоянном ритме. Горячий чай и два одеяла не сразу справились с забравшимся в меня, во все поры моего тела, холодом.
Спросил время, когда меня укладывали в койке. Оказалось восемь часов. Только перед Кронштадтом мои зубы перестали отбивать чечётку. Я немного согрелся и заснул. Но слышал, как машина корабля уверенно стучала и везла нас на землю в Кронштадт без помех с воды и воздуха.
С помощью матросов я сошёл с корабля в Кронштадтском порту и тут же был посажен в кабину водителя грузовой машины и отвезён в экипаж, как, кажется, называют флотские казармы.
По широкой металлической лестнице босой, без головного убора, в урезанной форме капитана, я медленно поднимался на второй этаж. Моряки, стоявшие у стен, смотрели с вопросительным выражением, а другие, осведомлённые, объясняли, что это подобранные в заливе. Показали комнату дежурного. Там у небольшого столика была сделана формальность регистрации – кто, что, откуда, ФИО, год рождения, звание. И тут же был отправлен в баню. Только здесь, сняв рубашку, я увидел свою рану на руке. Она напоминала человеческий открытый рот с посиневшими краями. После помывки в бане был одет в морскую форму, обут в ботинки, дали и мичманку, был накормлен и уложен в постель. Конечно, в море питания никакого не было.
Публикация НП «Память Таллинского прорыва»