Инге Юрий Алексеевич

* * *

Проходя перелеском кудрявым,
Сколько раз я видал чудеса…
Вот река разметалась по травам,
Словно девушки спящей коса.

Разноцветные ленточки радуг
В волоса, как цветы, вплетены…
Это русской равнины отрада,
Это диво моей стороны.

Этот край, необъятный и тихий,
Ведь и ты не забыла, – скажи? –
Голубое цветенье гречихи,
Васильковые искры во ржи.

Запах диких раздавленных ягод,
Ежевикой поросший овраг
И сосну, так подросшую за год,
Что её не достанешь никак.

Ты шершавую мяла осоку,
Бурелом поднимала с земли.
А на гаснущем небе высоко –
Журавли, журавли, журавли…

И, спеша на заброшенный хутор
Вдоль окраин вишнёвых садов,
Я тебя, как растенье, укутал
От суровых ночных холодов.

Я бродить не устал и поныне,
Но, идя к незнакомой реке,
Вспоминаю о русской равнине
И девчонке в пуховом платке.
1940

* * *

Гранитный дом снарядами пронизан,
Навылет – окна, этажи – насквозь,
Как будто смерть взобралась по карнизам
И через крышу вколотила гвоздь.

Торчали кверху рёбра перекрытий
По вертикали срезанной стены,
И мир житейских маленьких событий
Стоял открытым с внешней стороны.

Руины вдруг разрушенного быта,
Судьба людей теперь уже не в них;
Дом был как чей-то в спешке позабытый
На полуслове прерванный дневник.

И мёртвых тел обугленная масса
Ещё валялась в разных этажах,
И неизвестной женщины гримаса
Рассказывала, что такое страх.

Она лежала, свесясь головою,
Над чёрной бездной битого стекла,
Она повисла вдруг над мостовою
И закричать, наверно, не смогла.

Её лицо, забрызганное кровью,
Уже лишилось линий и примет,
Но, как живой стоял у изголовья
Её весёлый, радостный портрет.

И всем, кто видел скрюченное тело,
Казалось вдруг, что женщина тепла,
Что карточка от ужаса темнела,
А мёртвая смеялась и жила.
Ноябрь 1940

* * *

Я не хочу назвать потерей
Те дни, когда, не тратя сил,
В свои слова ещё не веря,
Я их шутя произносил.

Какой огромный промежуток
От первых слов до первых дел,
О, сколько нужно долгих суток,
Чтоб миновать водораздел.

В широком устье Семиречья
Я услыхал издалека,
Как становился громкой речью
Чуть слышный шёпот родника.

Пар воплощался в твёрдый иней,
Рудой сначала был металл,
И бег песчинок над пустыней
Не сразу в бурю вырастал.

Так, шаг за шагом, год за годом,
В столетья вырастают дни…
Взгляни же в мудрый лик природы
И всё, чем дышишь, оцени!
1940

* * *

В картине были воздух и пространство.
А в лёгких клокотала пустота.
Он отдал всё – любовь и постоянство –
Куску одушевлённого холста.

Другой шёл в бой, не кланяясь шрапнели,
Брал города, одетые в бетон,
И гордые полотнища знамён,
Пред ним склонясь, покорно шелестели…

Они погибли оба на рассвете:
Один в своей постели, а другой
На поле битвы умер, как герой.

И к их могилам приходили дети,
И бились одинаково сердца
Над прахом живописца и бойца.
1941

НОЧЬ

Ты возникнешь из пыли дорожной
Под вечерние всплески гитар,
Розоватая, как осторожный,
Обжигающий локти загар.

В тишине засыпающей дачи
Вздрогнут стёкла, от ветра гудя,
Где, мечтая о жизни бродячей,
Я внимаю ударам дождя.

Я дождусь тебя вечером вешним
В этом тихом зелёном краю,
Где птенец у забытой скворешни
Окликает подругу свою.

Это ночь. Но теперь неужель ты
Не заметила солнца над ней,
Что плывёт над раструбами дельты
В сумасшедший разлив зеленей.

Утихает ветров перебранка,
Лишь росою звенит лебеда,
И всю ночь за глухим полустанком,
Громыхая, бегут поезда.

И, сплетаясь в объятии жарком
С тростниками уснувшей реки,
По теченью проходит байдарка
У твоей загоревшей руки.

Но полуночный лепет деревьев
Только двое мы нынче поймём.
Мы пройдём через сны и кочевья,
Вместе в ясное утро войдём.

Будут громы греметь за порогом,
Ночь затрубит в охотничий рог.
Мы пойдём по заросшим дорогам,
Мы распутаем узел дорог.
1940

ПОЛНОЧЬ

Опять дорогой круговой
Иду по улицам, тревожась,
Стоят ли сфинксы над Невой
У Академии художеств.

Давно мосты разведены,
А там, где неба полуциркуль,
Как предисловие страны
Кронштадт мне машет бескозыркой.

Всё спит. Сквозь синеватый дым
Глядят на запад батареи.
Он горд сознаньем молодым,
Что никогда не постареет.

И волны отбивают ямб
Ночной таинственной поэмы.
Воды и неба по краям
Расставлены штыки и шлемы.

Замаскирован часовой
Листвы тончайшей филигранью,
Но у меня над головой
Его негромкое дыханье.

И там, где повторяет гул
Кронштадта сумрачная пристань,
Стоит надёжный караул
У школы лучшего чекиста.

Всё говорит о прошлых днях,
Навек оставшихся в помине,
О бурях, крови и огнях,
Немеркнущих поныне.

О спящий город! Над Невой
Ты столько лет стоишь, как песня.
Привратник мира, часовой,
Страны моей ровесник!
1941